И нанять расторопную служанку, а Ролану снять милый домик на окраине, и пускай живёт на полном пансионе. Сейчас Макс оплачивала старику смежную квартирку, совсем крошечную, потому что на большее не хватало, но жить с мужчиной, даже пожилым, было неприлично.

Путь к предполагаемому богатству нынче казался не таким уж извилистым и сложным. Макс взяла блокнот, пухлую тетрадь в клетчатой обложке из клеенки, и стала переписывать имена и фамилии, возраст и приметы, а также всё, что успела заприметить, разговаривая с многочисленными Соврю и поглядывая на тех, кто помалкивал.

К примеру, дворецкий Брюно Годю, немолодой, усатый и с виду добродушный, показался Макс человеком, умеющим делать намёки. С какими богатыми интонациями он называл имена! Перечислял всех, от Жильбера и до его ещё нерождённого племянника. Не забыл рассказать о приёмных детях, их было двое. Теперь Макс старательно переписывала полученные от дворецкого сведения и собственные впечатления. К примеру, Жильбер пожирал глазами всех присутствующих женщин, кроме своих жены и дочери, да ещё пожилой Рузанны. Его младший брат Гаспар втягивал голову в плечи при звуках голоса беременной жены, а та избегала смотреть на Жильбера. Мари-Жанна, воспитанница бездетной племянницы Орабель, вела себя дерзко, а малолетний Люсьен Соврю, сын Гаспара, смотрел и слушал с превеликим любопытством. И так далее, и так далее. Всё, что могло показаться важным, было записано. Не слишком важное – тоже.

Не забыла Макс и странные заминки, оговорки, как будто вся семейка избегала о ком-то не то чтобы говорить, а даже вспоминать.

Но, отметив всех и каждого, Макс поняла, что ужасно устала. Ныли спина и шея, затекли пальцы, сжимавшие ручку, перед глазами всё стало чуть смазанным, туманным – предвещавшим мигрень, скорее всего. Детектив поднялась со стула, прошлась по маленькому кабинету, немножко размялась, потёрла сначала переносицу, а затем поясницу и кивнула сама себе.

Ей бы пригодился помощник, лучше всего – маг. До Рождества у Макс был компаньон, но прямо в праздничные выходные он скоропостижно женился. Вот так и отчалил в свадебном экипаже под радостные крики друзей, звон бокалов и унылые вздохи теперь уже бывшей напарницы и работодательницы. Отныне она осталась одна, если не считать Ролана, и не слишком-то справлялась. Некоторую работу её слуга, конечно, делал, но далеко не всегда на старика можно было положиться.

Впрочем, Макс не считала, что в этом мире можно на кого-то положиться. Тут ей просто был нужен какой-нибудь напарник, чтобы был на подхвате. Лишние руки, ноги, и всё остальное, в том числе и голова, разумеется, чтобы вовремя улыбаться и говорить то, что этой голове велено. В этом смысле помощник у Макс был очень даже подходящий, жаль, что какая-то вертихвостка его сманила.

Поверенному мадам Орабель Макс позвонила, но тот оказался не в городе. О завещании сказал только вкратце: оно было составлено идеально и в нём учитывались интересы всех, включая слуг и работников предприятия.

После обеда в кабинет явилась жена Жильбера. Макс была вынуждена снова одним глазком заглянуть в блокнот. Слуга представил её как мадам Соврю. В родном семействе её называли Кати, и никак иначе.

Кати Соврю властным жестом призвала Ролана принести ей кофе. Как уж он по жесту понял, что именно кофе требуется этой прекрасной мадам, Макс не знала. Но Ролан ушёл, шаркая ногами, и из кухоньки послышался стук кофейника о чугунную решётку плиты. Кати, услышав его, встрепенулась и даже как-то приободрилась. По крайней мере, на её узком личике с длинным острым носом появилось что-то похожее на улыбку.

Мадам Кати Соврю являла собой воплощение Монпансьельского шика, того самого, который многие маленькие барышни впитывают с материнским молоком, а потом подпитывают при помощи модных журналов. Вся такая вытянутая, небрежно-элегантная, и шарфик вроде как сам развязался и свисает с острого плечика, и платье как будто само сползло, являя кружевной кусочек неглиже. Персикового, между прочим, цвета, который так осуждался в нижнем белье дамами старше тридцати. Те ещё застали времена, когда бельё было исключительно белым и никоим образом не выглядывало из-под платья! В свои сорок два Кати Соврю не осуждала персикового белья, а по самой новой моде выставляла его напоказ.

Макс поневоле сравнивала себя с этой утончённой красавицей с претензией на аристократизм (которого и в помине не было в семействе Соврю, глава которого был типичным буржуа). А у Макс, дочери дворянина, была короткая стрижка, потому что так удобнее, широкая кость, вздёрнутый нос и ямочки на круглых розовых щеках. Завидный здоровый цвет лица был нынче не в моде. Вот у Кати, к примеру, такая модная бледность, и два лихорадочных пятна на скулах, и темные круги под глазами – результат вовсе не недосыпа и утомления, а долгого и тщательного нанесения нескольких слоёв макияжа. Наметанный взгляд Макс подметил следы карандаша для век в уголках глаз Катрин и едва заметную россыпь синеватых теней под ними.

И яркая помада. Макс вообще почти не пользовалась краской для лица. Все её утренние ухищрения сводились к умыванию, причесыванию волос жесткой щеткой да парой взмахов кисточкой для туши по ресницам. К чему наводить красоту? Сколько есть от природы, столько в итоге и будет.

– Что привело вас ко мне? – спросила Макс вежливым светским тоном.

На столе, как по волшебству, появилась прекрасная, новая, отливающая золотом и фиолетовыми чернилами для печати купюра в десять жюке. Прелестно! Макс так и знала, что заработает на этом деле больше, чем ей сказали вначале.

– Я должна вам сказать, что в ходе вашего расследования могут раскрыться некоторые… подробности. Они не имеют отношения к завещанию Орабель, поэтому, мадемуазель д`Обер…

– Детектив д`Обер, – поправила Макс машинально.

– Да, конечно, детектив д`Обер, – тут же откликнулась Кати. – Прошу прощения. Так вот, касающиеся меня подробности не должны всплыть ни на одном семейном собрании. А они, я полагаю, будут.

– Не хотите облегчить свою совесть чистосердечным признанием? – спросила Макс невинно.

В её тетради уже была запись про Кати и приемного сына бабули Орабель, тридцатилетнего Константэна. Сегодня, на встрече с семьей, приемыш избегал пересекаться взглядами с женой Жильбера. А та настойчиво ловила его взоры глазами, полными страстной муки.

Вторая бумажка, уже в пять жюке, легла рядом с первой.

– Не хочу, – сказала Кати, придерживая купюру тонкими пальчиками с аккуратными накрашенными ноготками.

Ох, этот персиковый цвет… Зачем красить ногти в тон нижнему белью? Платье-то на Кати винного цвета.

Ролан принёс две чашечки кофе – запахло так, что