— Гад! Гад! Сволочь!!

— Да пошла ты в жопу! Заткнись!

— Да пошёл ты сам! Выметайся вон к той шлюхе, чья помада у тебя на штанах!!

— Я, между прочим, у себя дома! Так что, если хочешь, — выметайся сама к родне в Крыжополь!!

Беспроигрышный аргумент. Долли на секунду осеклась, плотно сжала губы и даже зажала рот рукой, пытаясь запереть в нём поток обвинений и эмоций. За несколько секунд её лицо стало малиновым, а глаза выпучились настолько, что казалось, вот-вот вывалятся из орбит. Стива отчётливо увидел вдруг киношную картинку-штамп — паровозный предохранитель зашкалило, стекло лопнуло, из котла слышится угрожающий свист…

— Не Крыжополь, а город-герой Брест!!!

У Стивы зазвенело в ушах, но он решил быть невозмутимым и ни за что не поддаваться на эмоциональный шантаж жены. Ведь если хоть один раз поддашься — всё, дальше не отмахаешься. Сначала заставит работать грузчиком в магазине, а потом и по набережным начнет таскать, романтики захочет! Нет! Надо выстоять!

«Ты же мужик! Не позволяй на себе ездить!» — приободрил себя Облонский и выдал невозмутимо:

— Вот-вот, туда и проваливай.

— Проваливай? Ах ты говнюк вонючий! А дети? Это же твои, между прочим, дети! Их что — тоже в Крыжополь?!

— В город-герой Брест. Будут горожане-герои брестцы! — съязвил муж.

— Я тебя убью! Убью, сволочь!

Долли вдруг с такой силой толкнула Стиву, что тот упал на холодильник.

— Хватит там орать! И не портите мебель! Поимеете хоть какую-то свою — тогда пожалста! — тут же раздался скрипучий недовольный возглас Карениной-старшей из соседней комнаты.

— А вы, мама, вообще не лезьте в нашу семейную жизнь! Дрючьте свою Аньку! Вырастили урода — теперь не возникайте! Всё сказанное и к вам тоже относится! — заорала Долли в стену.

— А что Аньку?! — вылетела из ванной, держа во рту зубную щётку и капая на майку зубной пастой, Каренина-младшая. — Я при чём? Мама! Скажи ей!

— Да что с этой стервой говорить? Я же предупреждала, что мы тут все повесимся с ней! Мать же никто не слушает!

— Заткнись, дура старая! Вырастила сынка! Хоть постыдилась бы перед обществом!

— Сама ты дура! Мы тебя прописали, и детей твоих!

— Внуков ваших, между прочим!

— О детях вспомнила? — вмешался в перепалку жены с матерью виновник скандала. — Час уже матом орёт, а Гришка некормленый весь на рёв изошёл!

— «Гришка на рёв изошёл»? «Некормленый»? Да я его два часа назад покормила! Ты бы хоть из приличия символически в содержании детей поучаствовал! Вспомнил, кто отец! Почему я всё должна делать?! И рожать, и кормить, и содержать ещё?!

— А я что, обязан вас содержать?! — Стива воспрял духом. — Я, что ли, должен? Вот новость! — Стива выпучил глаза. — У нас равенство полов! А дети, между прочим, твои! И я ничего тебе не должен!

Вечерами Облонский часто обсуждал на кухне с матерью теорию феминизма и находил в этой идеологии много здравого смысла.

— Вот правильно! — говорил он. — А то сидели всю жизнь на мужской шее, ножки свесив, под маркой своей типа слабости. Теперь — фигу! Слава богу, появились разумные тётки. Правильно! Всё по справедливости! Я вообще считаю, что мужчинам и женщинам надо жить отдельно, чтобы прямо города были отдельные — одни для мужчин, другие для женщин. И чтобы ещё тётки у нас, мужиков, сперму покупали! Секс тоже за плату!

Долли вылетела из кухни, вбежала в комнату, хлопнула дверью и прижалась к ней спиной. Потом, заливаясь слезами, вынула орущего Гришку из коляски, служившей ему и кроваткой, и вдруг ясно увидела, что красное, мокрое от слёз личико, белёсые волосы и глупые голубые глаза сына имеют совершенно невозможное сходство с чертами ненавистного Степана Облонского. Вся её ненависть к мужу в этот же момент сконцентрировалась на голодном младенце.

— Вечно ты хочешь жрать! Сосёшь с меня, сосёшь! — Долли вдруг ясно представила себе, как сейчас возьмёт и накроет противную рожицу Облонского-младшего большой подушкой, чтобы это сволочное отродье замолчало уже, к чертям, навсегда! Представляя себе сладость тишины, которая наступит в этом случае, Дарья принялась так трясти Гришку, что несчастный младенец зашёлся ещё более надсадным истошным криком.

— Да замолчишь ты когда-нибудь?! Сил моих больше нет! — Долли швырнула захлёбывающегося в слезах сына в кроватку и принялась с ненавистью расстёгивать верхние пуговицы засаленного халата. — На! Жри, урод! — Гришка впился в подставленный ему сосок и быстро зачмокал. Дарья болезненно морщилась, ужасный мастит превращал каждое кормление в средневековую пытку.

Таня наблюдала за этим, забившись в угол между тумбой, где стоял телевизор, и родительским диваном, держа в руках любимую игрушку — четырёхрукого оскалившегося монстра, отлитого из зелёно-коричневой резины. Покрытое чешуёй страшилище с имитацией полуразложившейся морды. Должно быть, его создатель тоже натерпелся в детстве от своих родных. Облонская-младшая поставила страшилище на пол перед собой. Много раз она представляла, как Мо — так она называла своего любимца — бросается на её родителей, бабушку, тётю Аню и брата, разрывая их всех в клочья.

Стива пожал плечами, встряхнулся несколько раз, как мокрая собака, желая избавиться от пренеприятнейшего осадка, оставленного сценой с женой. Затем решительно достал из холодильника пиво, взял чипсы и пошёл на балкон.

«Как будто ничего не произошло». Стива поглаживал себя по груди, стараясь продолжить хороший день с того места, на котором тот так некрасиво и некстати прервался.

— Ничего не говори, — с ходу остановил он элегантным жестом мать, выкатившуюся ему навстречу.

Но та уже раскрыла рот и набрала полные лёгкие воздуха.

— Чего теперь говорить? Я ещё тогда тебе все цветочки обсказала — ты не послушал. Теперь нюхаем ягодки коллективно, — проворчала Анна Аркадьевна, осев как прокисшее тесто. — Головой потому что надо думать! Всё вы, мужики, сначала в благородство играете, а затем красиво самоустраняетесь!

Это Стиву зацепило.

— Кто, интересно, в благородство-то играл и доигрался?! Кто кричал, что надо отвечать за свои поступки? Кто говорил, что нельзя использовать женщину для «удовлетворения своих фаллоцентрических желаний» и бросить? Кто мне тут все уши изъездил своим феминизмом долбаным? Вот тебе продукт! Я в её жизнь не вмешиваюсь, сексуально не эксплуатирую, идеалы маскулинные не навязываю! Живёт как живёт — никто ей не мешает! Чего ты теперь выступаешь?! Довыступалась уже — противница абортов! Стала бабкой двоих внуков!

— Вот как заговорил?! А пойти поработать ты не хочешь? Квартиру поснимать для семьи?

— Хочу! Да не берут! Везде теперь женщины требуются! И вообще, отвалите от меня! Достали!

И Стива заперся на балконе. Да-да, именно заперся. Единственное, что он сделал своими руками в доме, — это коряво, но крепко прикрутил здоровенную щеколду к двери балкона со стороны улицы, чтобы можно было хоть где-нибудь надолго и с комфортом уединиться.