Нам изначально дают неправильную методологию постижения жизни. Теперь всё-всё нужно перечитывать и переосмысливать. И в первую очередь свою жизнь.

Вся жизнь в напряжении! И что интересно: одни напряжены, другие расслаблены. И эти расслабившиеся по жизни требуют ещё большего напряжения от и без того напрягшихся. Ах, ей шубка не понравилась: «Не тот оттенок!». Ах: «Денег мало приносишь!». Но ведь ещё вчера их было куда меньше. Боже, доченька плохо учится в институте и ночами пропадает на дискотеке! А эти вечные болезни из справочников и непрекращающийся процесс лечения всё новыми и новыми препаратами и методами. По всем этим поводам и многим другим мы напрягаемся, рвём нервы и душу. А они при всём этом расслаблены! И эта масса «расслабленных» ну очень любят порассуждать между собой, как эти «напряжённые» мало напрягаются ради их блага. И напряженные, чтобы о них плохо не подумали расслабленные психопаты, напрягаются ещё больше и валятся косяками от инфарктов и гипертонических кризов, зарабатывают нервные тики и дрожь в руках. Мы живём их жизнью, их психозами, а свою жизнь как бы донашиваем, пока она не износится, как старый свитер, — и выкинуть жалко, и никому не предложишь. И это называется нормальным балансом «добра и зла» в обществе. Вот вы, животные, какую гармоничную философию придумали для себя! И так уютно весь мир затих. Его обязательно взорвём доведённые до отчаяния мы — «напряжённые».

Я — тоже слуга безумия! И ладно если бы своего. Я всю жизнь напрягался ради этих расслабленных пожирателей чужих жизней. И что к сорока годам? Благодарность? Уважение? Друзья? Друзья есть, но тоже из племени напряжённых. Хотя некоторые от безысходности пытаются имитировать расслабленных. И я тоже пытаюсь. Об этом надо писать, об этом должны знать и те, кто вступает в жизнь, и те, кто уже в ней запутался. Об этом должны читать лекции в школах и институтах. Боже, скольких трагедий избежим, мир спасём! Мы ведь, спасаясь от безумства, спасая безумных, впадаем в безумство…

Как всё-таки мерзко устроена человечеством жизнь на планете, как тупо и жестоко, как несправедливо и безнравственно! Поэтому и нет в ближайшем космическом приближении ни одной планеты с жизнью — мы уже раньше тысячи тысяч лет тому назад всё изгадили и уничтожили. Земля последняя планета с Жизнью! Это наш последний шанс на искупление, последняя спичка перед вечным мраком. Это…, перед Творцом-то как стыдно! Господи!

Пикин встал, посмотрел в зеркало, в нём сидело его отражение и курило.

— Ну и кури, а я не буду, — сказал он своему зазеркальному слушателю и побрёл к кровати. Излившись, Пикин почувствовал пустоту и сильную усталость. Он подошёл к кровати, бросил взгляд на тоску неизмятой постели, взял подушку и, обхватив её, свернулся калачиком. Его опьянённый и измотанный мозг начинал галлюцинировать, рождать отвлечённые образы и проваливаться в сон.

Господь Бог был похож на дедушку Пикина с большой сияющей лысиной и белой бородой до пупа. Он висел в ночном небе, освещённый огромной горящей спичкой, которую протягивал Пикину:

— Прикуривай, — грозно изрёк Бог. — Это последняя спичка во всей вселенной!

— Может, прибережём на всякий случай! — взволнованно крикнул наверх Пикин.

— Уже поздно, она горит!

— Боженька, а может, зажжём чего-нибудь от этой спички, она вон какая большая, костёр, например, и будем постоянно дров подкладывать, так сказать, вечный огонь хранить. А?

— Нечего поджигать, дров нет!

— А газ, нефть? Из них такой факел получается, сам видел, горит не перегорит.

— Нет ничего: ни газа, ни нефти. Всё кончилось! Лавочка закрывается! И хватит юродивым прикидываться. Вон как смело философствовал, уважение вызвал. Прикуривай! Или я сейчас тебя запалю и дам прикурить другому!

Пикин только сейчас увидел, что в руках Боженьки не спичка, а горящий человек. Его голова горела, как головка спички.

— Ты что, людями даёшь прикуривать?!

— Это никчемные люди, от них хоть так будет польза.

— Так это ж твои твари, ты же их сам создал!

— Я их не создавал, вы их сами наплодили, к тому же этот сам в своё время умышленно спалил человека.

— Так это, значит, сейчас начался Божий суд! Каждому по заслугам! Око за око! Неужели я до этого дожил!

— Дожил, дожил. Давай прикуривай, а потом на укольчик не забудь зайти.

— Какой ещё укольчик, Боженька?

— Лечиться будем, грешный. Лечиться!!!

— Так я ж здоровый, Боженька.

— Ну, разве здоровый будет с Богом спорить?! А, Пикин?

— «Но где же та молния, что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что надо бы привить вам? Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он — эта молния, он — это безумие!».

— Я читал Ницше, Пикин. Его «Бог умер» меня изрядно повеселил. А сверхчеловеки — в прошлом. Забудь!

— А ты какой бог? Новый или старый?

— Поясни!

— Ну ты христианский или дохристианский.

— А какой у вас настоящий?

— Ну тот, который всё это сотворил, тот и настоящий.

— Ну а при чём тут христианский, если он был после «до»?

— Ну, а Христос твой сын?

— Какие сыновья могут быть у Творца? Я ВСЁ! Мне никто не нужен.

— Ну нам же нужен твой представитель на земле?!

— Это вы себе сами придумывайте. Тут я «умываю руки»…

Бог вдруг вспыхнул необъяснимо ярким светом и растворился в нём.

В мозгу Пикина наступил мрак бездны. Без дна…

Напротив Пикина сидел человек неземного вида. Он был с огромной брахицефальной лысой головой фантомаса, скошенным ртом и маленькими, широко расставленными глазками. Определить его возраст было очень сложно. По одним признакам ему можно было дать лет двадцать, по другим — лет пятьдесят. Неземной человек заметил изучающий взгляд Пикина, быстро встал и протянул свою руку.

— Аркадий Макушенко! — произнёс он голосом недавно родившей женщины. Его рука тоже была аномальной: сбоку кисти, возле мизинца, неуклюже торчал недоразвитый шестой палец.

— Андрей Романович! — Пикин с внутренним отвращением пожал его влажную и пухлую кисть. Неземной Семён тяжело сел, спрятав за стол своё грузное и короткое тело.

«Наверное, педераст», — мелькнуло в голове Пикина.

В конце длинного стола, за которым с обеих сторон разместилось человек тридцать, раздался мужской голос с сильными нотками волнения: