– Будь мужиком, – посоветовал Майло.

Барракуда подпрыгнула, клацнув пастью у самых рук Флойда.

– Пусть бесится, – продолжал Майло. – Ты же не старый зануда.

Барракуда разделалась с пустой пивной банкой и нацелилась на Флойдову лодыжку.

Как и многие, продавец ковров проявлял отвагу в безнадежной ситуации. Он собрался с духом, наступил на рыбу, наклонился, крепко сжал ее двумя руками посредине и, не то крякнув, не то всхлипнув, швырнул за борт.

И остался дрожать и определяться, хватит ли смелости повторно обложить Майло.

– Проблема с барракудой не в том, что ты должен все взвесить, – сказал Майло. – Проблема в том, что это барракуда. И когда не хочешь быть с ней в одной лодке, кому-то приходится уйти.

Вот потому Майло и слыл непревзойденным мудрецом. Научить можно только наглядным примером, и никак иначе – в этом он оставался неизменным.

Флойд сел в рыболовное кресло. Через минуту он подал голос:

– Да.

Произнес это очень печально, но уверенно. Майло надавил на газ и рванул домой, надеясь захватить остаток вечера. Вот умри он теперь, какой был бы достойный и романтический финал. Но ведь нет. Не все еще было решено.

Он решил надраться у Бобо.

Визитной карточкой заведения было наряженное в спасжилет чучело оскалившегося бабуина, который, присев на корточки, сжимал свой горделиво выпирающий прибор. Каждую ночь после смены бармен забирал Бобо домой, иначе ребятишки непременно его бы стащили.

Уже примерно год Майло встречался с барменшей, работавшей там по выходным: сорокапятилетней бывшей футболисткой по имени Таня. Бар закрывался, он помогал расставить стулья, и они отправлялись в ее бунгало (с Бобо на заднем сиденье пикапа), где распивали бутылочку и занимались любовью.

За открытым окном бунгало волны с шипением накатывались на берег. Внезапно одна волна ударила, как большой барабан в полом стволе дерева: буум.

Голос прибоя.

– Идем, посерфингуем, – сказал Майло.

Она почти решилась, даже привстала. Но, увидев одним глазом лунный свет снаружи, а другим теплый домашний свет свечи, откинулась на подушку.

– Я, пожалуй, еще выпью и посплю.

– Вернусь и разбужу тебя, – сказал он, наклоняясь для поцелуя.

– С ума сошел? – возмутилась она. – Дай поспать. Мне с утра на работу.

– Ладно.

Ну разве не глупо? Последний человеческий разговор в жизни Майло.

Он быстро преодолел пенное мелководье, поднатужившись, проплыл по лунной дорожке через водяные гребни и скользнул к глубине, где перекатывались длинные, еще пологие валы.

Эти моменты он любил больше всего. Устроившись на доске, выжидать. Высматривать пламя свечи в окошке бунгало. Гадать, о чем она сейчас думает. Или чем занят Бэрт, дожидаясь его дома. Спит? Выслеживает по берегу Бог знает какую дичь?

Так было и теперь, за минуты до появления акулы. Чудесные минуты.

Даже удалось немного помедитировать. Он ощутил единство с луной, на миг отключился от реальности. Ночь, бриз и…

Акула атаковала.

Точно ракета, она вылетела из воды с доской для серфинга в раскрытой пасти. Майло показалось, будто в него врезался автобус. Внезапно, с дикой силой, а ты едва успеваешь сообразить – происходит что-то ужасное, но еще не знаешь, что.

А потом понимаешь, и приходит страх.

Для мудреца и старейшего жителя планеты быть съеденным акулой по ощущениям ровно так же, как для продавца обуви или трубкозуба. Он осознавал происходящее с поразительной ясностью, точно время остановилось, и он вопил и визжал, как любой бы на его месте, а что было с ним в последние несколько часов, уже ничего не значило.

Полная лажа. Вот так свыкнешься с мыслью, что встретишь смерть, как исследователь, в золотистой вспышке мирного единения, а на деле тебя пережевывают, как кусок ветчины.

Его последними словами были:

– Нет! Блин! Нет!

А дальше жуткое ощущение того, как ты разрываешься на части. Голос в его голове стал утихать, свет меркнуть.

Пока чернота не укрыла его целиком, Майло успел подумать, что Бэрт сможет найти нового друга, который будет заботлив и ласков. Хорошая, добрая и мудрая мысль, и тут же стремительная космическая ночь втянула его, как…

Махнув хвостом, акула ушла на глубину, оставив позади облако кровавой мути и куски доски для серфинга.

Она не задержалась, чтобы получше распробовать еду или для церемониальных почестей. Голод по-прежнему терзал ее, и она искала новую добычу.

Часть акульего мозга исследовала океан, звуки и биения глубин.

Другую часть наполняли удовлетворение от хорошей, теплой еды, мудрой и древней, и воспоминания о бытности морским окунем, макрелью, устрицей, китом, собакой, котом и Клубничной Королевой.

Умирать было делом привычным.

Майло проделывал это примерно десять тысяч раз.

И почти всеми возможными способами. Иногда получалось отвратительно, подчас выходило недурно. Самый лучший способ, как известно, умереть внезапно (… он ничего не почувствовал), но такое удавалось редко. Майло повезло лишь однажды. Башенный кран уронил на него чугунную балку, и это был единственный раз, когда в загробной жизни он был вынужден спросить: «Что случилось?»

Но даже если о предстоящей смерти известно загодя, она никогда не становится обыденностью.

Майло казнили пять раз, и каждый раз о времени смерти он знал заранее. В Испании его сожгли, в Китае обезглавили, повесили в Судане, а в Калифорнии уморили в газовой камере. Считается, в таких случаях собираешься, чтобы в последние минуты выглядеть достойно. Но это лишь очередное действо. А внутри такое чувство, будто тебя сдавливает прессом.

Майло ненавидел физические мучения. Он шестнадцать раз умирал в сражениях: пронзенный копьем, сброшенный со стены, истекший кровью от ран, снова пронзенный, раздавленный колесницей, парализованный ударом палицы и затоптанный лошадью, от удара копытом в лицо, еще раз от копья, от удара штыком, взорванный, подстреленный и истекший кровью, опять-таки подстреленный и унесенный лошадью, просто от падения с лошади (вот уж кого Майло не жаловал), задушенный громадным немецким пехотинцем. А был случай – плененный турками и выпущенный из катапульты обратно за крепостные стены Вены. Самый его любимый. Разгон, и ты летишь в ночи через клубы дыма, а под тобой городские огни. Жутко, но как же здорово!

Удивление вызывали случаи, когда ему выпадало умирать безмятежно. Однажды он был французским крестьянином, и опухоль мозга свела его в могилу за неделю, пока он лежал в постели и грезил наяву.