— Дальше, конечно, нет, а вот реанимацию они заслужили. В самый раз то, что надо. И сложностей нет никаких. Нюанс в просьбе терпилы, — я щелкнул пальцами, — этот деляга что-нибудь не такое тривиально-банальное хочет. Надо изобрести эдакое жестоко-сентиментально-романтическое.

— Ха! Давай отрежем что-нибудь? На медальон, амулет или просто на память нашему влюбленному финансовому гению. Ухо, например.

— Как Ван Гог? Имитируем глубокое раскаяние с самопожертвованием?

— Куска уха будет маловато.

— Тогда член.

— Лобзиком.

— Тупым.

— Проще Клавку нанять. Она им члены пооткусывает с яйцами заодно. Кстати, и возьмет недорого.

— Уж больно символично получится. Может, их колесовать?

— Растворить в кислоте?

— По испанскому сапожку — каждому?

— По два. И не только на ноги.

— Лучше по персональной дыбе.

— На кол посадить.

— Залить в горло растопленный свинец.

— Почему в горло?

— Так принято.

— Зато не так интересно. Ребята заслуживают большего.

— В землю живьем закопать, а сверху памятник в форме… Ну ладно, все… — осадил себя я.

— Что «все»? — не понял Костя.

— Все — это значит все. Подурачились, и хватит. — Честно говоря, переходить к рутине не хотелось абсолютно, но, увы, от прозы жизни никуда не уйдешь. — Давай к делу. Данные собрал?

Костя с деланно тяжким вздохом отхлебнул пива, открыл барсетку, неторопливым движением полистал записную книжку, нашел нужную страничку и без всякого энтузиазма начал:

— Насильников двое. Первый: Парфенов Иван Сергеевич. Двадцать три года. Невысокого роста. Худощавый. По паспорту русский. Вот фотография.

Я посмотрел: вытянутое, бледное лицо. Кучерявые волосы. Черные. Нос дерзкий, не нос, а клюв. Я не удержался от комментария:

— Да-да, помнится, славный большевик Моисей Гольдштейн почему-то называл себя Володарским. До самого конца, пока не влепил ему боевик-эсер Сергеев пулю прямо в сердце. Этот Ванечка, по задумке родителей — Нюма Срулевич, не иначе. Хотя, если по паспорту русский, значит, русский. Такие документы у нас в стране не врут. Серьезная бумага. Извини. Продолжай.

— Так вот. Живет с родителями. Квартира в центре. Краснофлотская, двадцать четыре, квартира шестнадцать. Четырехкомнатная. Третий этаж. Дом девятиэтажный. Машина «бэшка-трешка» — не фонтан. Лет девяти. Рядом на стоянке ставит. Заканчивает пятый курс юрфака. Будет б-а-а-альшой начальник.

— Почему так решил?

— Полковника Каца В. П., — Купер хитро усмехнулся, — из областного УВД уже называет папой. А до свадьбы с его дочерью, — он зачем-то взглянул на циферблат часов, поднял глаза к потолку, высчитывая что-то в уме, — осталось всего семнадцать дней.

— Вот это да! А ты все печки-лавочки. С главного надо было начинать. Мы ему такую ментовскую карьеру заделаем… ты, кстати, в курсе, что после революции почти все органы НКВД, за редким исключением, были укомплектованы евреями? И этот туда же…

Костя помотал головой:

— Кстати, эта новость сегодня для меня не единственная. Ты, Скиф, оказывается антисемит?!

— Нет, Купер, я убежденный антинасильник. С национальным вопросом это никак не пересекается. Мы этому поганцу такой гембель забацаем… А ты молодец, оперативно и емко, — я начал загибать пальцы, перечисляя, — ЖЭК, участковый, школа, ВУЗ, дворовые приятели…

— Еще старушки-соседки по подъезду, паспортный стол, знакомые по пивбару «Креветка», их местный блатной Чита…

— Хватит, хватит. Я все понял. За исключением мэра города и начальника УВД области задействовал всех, и каждый помог в силу своей природной сообразительности и должностных возможностей. Здесь все понятно, давай по второму.

— Второй, — Костя перелистнул пару страничек, — его друган. Савельев Сергей Петрович. Двадцать семь лет. Сто четыре килограмма. Мастер-троеборец. Тяжелая атлетика. Срочная служба — ВДВ. Рота разведки. Чемпион округа по рукопашному бою. Кличка…

— Рембо? — выдохнул я.

— Уж не тот ли это Рембо… — Костя повертел в руках и закрыл блокнот.

— Да, это он. Савельев Сергей Петрович.

Купер замолчал и выжидательно уставился на меня. Я продолжил:

— Фирма «Витязь». Занимается строительными подрядами, попутно — торговлей стройматериалами. Держит несколько магазинов. С ним работают еще два компаньона. Обоих нещадно давит и обманывает. Предъяву они делать боятся. Связано это с тем, что Рембо тесно трется с бригадой Прохора. Имеет пятисотый «Мерседес». Знаю эту сволочь миллион лет. Еще с армии. Друг, брат, — я скривился, — оказалось — стукач, карьерист. Сука — одним словом. Кстати, нос у него сломан — моя работа. Бились в спарринге, в финале, так он все норовил мне «йоко» в сердце поставить…

— При ударе в область сердца на вдохе может очень запросто случиться летальный исход, — с пониманием закивал Костик.

— Именно. Утром следующего дня на левой стороне груди я насчитал шесть синяков от его пятки.

— Ну, а закончилось чем?

— Все просто. Я ему сломал нос, меня дисквалифицировали, а он стал чемпионом округа. Сам понимаешь, общались по армаде потом не сильно. После дембеля я его, конечно, видел. Гражданка не изменила наших отношений. Дистанция и еще раз дистанция. Хотя из поля зрения его не выпускаю — сукой был, сукой и остался, — я махнул рукой, — Толян, плесни нам коньячку, по соточке.

— Я так понял, — Купер заерзал на табурете, — этот Рембо от крутизны потерял почву под ногами. Хотя, по масти он кто? Коммерсант получается? Так?

— Прибандиченный и примусоренный.

— Думаешь, постукивает?

— Наверняка. И не постукивает, а барабанит. Люди не меняются. В армии по долгу службы, здесь народ тоже вроде бы при погонах… но уже за корысть малую… Или не малую. Как оно меряется? Хрен его знает.

— Так надо ему напомнить великого русского поэта Мандельштама: «Неужели я настоящий, и действительно смерть придет?» или, говоря языком современника: «Степень крутизны не влияет на начальную скорость полета пули».

— Напомним. Давай, Костик, — я поднял рюмку, — за закон талиона — пусть каждый получит то, что заслуживает.

Набегаю на мяч. Он летит со стороны солнца, которое слепит глаза. Я высоко выпрыгиваю, протягиваю руки, выгибая все тело в стремлении завладеть мячом и… получаю удар ногой в живот. Второй — практически в то же мгновенье, идет по ногам, выше колен. Мяч уходит из поля зрения, навстречу летит земля. Чтобы уткнуться носом в траву, я прижимаю голову к груди и ухожу в кувырок. Встаю сразу в низкую стойку с блоком от «маваши» — кругового удара ногой в голову. Одновременно отвечаю прямым правым кулаком в солнечное сплетение и делаю контрольный круговой разворот на сто восемьдесят градусов с блоком. Кроме лежащего рядом противника — никого. Мяч и игра уже далеко — свалка происходит шагах в десяти. Я разгоняюсь и прыгаю ногой вперед, целясь в плечо ближайшему игроку из команды соперников: