— Ну и странная же ты девочка, дитя моё, — сказал Аксель, когда она вприпрыжку подошла к нему. — Разве ты не боишься темноты? Или волков с ограми?

— О, сэр, я их боюсь, — ответила она с улыбкой, — но я умею от них прятаться. Надеюсь, родители про меня не расспрашивали. На прошлой неделе я нашла отличный тайник.

— Не расспрашивали? Разумеется, расспрашивали. Разве вся деревня тебя не ищет? Послушай, какой внутри переполох. Это всё из-за тебя, дитя моё.

Марта рассмеялась:

— О, сэр, перестаньте! Я знаю, что они меня не хватились. И вовсе не обо мне там кричат.

Стоило ей это сказать, как Аксель понял, что девочка права: голоса внутри спорили вовсе не о ней, а о чём-то, не имевшем к ней никакого отношения. Он нагнулся к дверному проёму и прислушался — и, уловив в гуле возбуждённых голосов отдельную фразу, вспомнил о пастухах с крапивником. Пока он раздумывал, следует ли объяснить Марте, в чём, собственно, дело, она вдруг прошмыгнула мимо него и вошла внутрь.

Аксель последовал за ней, предвкушая облегчение и радость, которые вызовет её появление. И, говоря по правде, ему пришло в голову, что если он вернётся вместе с ней, то её благополучное возвращение будет признано немного и его заслугой. Но, когда они вошли в большой зал, собравшиеся были по-прежнему поглощены спором о пастухах, и почти никто даже не взглянул в их сторону. Мать Марты вышла из толпы ровно на столько времени, сколько потребовалось, чтобы сделать внушение чаду: «Вот ты где! Чтобы не смела больше так пропадать! Сколько повторять нужно?» — и тут же вернулась обратно к кипевшему вокруг очага спору. Марта одарила Акселя широкой усмешкой: «Что я говорила?» — и исчезла в сумраке искать товарищей по играм.

В комнате посветлело. Спальня супругов находилась у внешней стены норы, и в ней было маленькое окошко, хотя и расположенное слишком высоко, чтобы в него можно было выглянуть, не вставая на табурет. Сейчас оно было завешано тряпкой, но ранний солнечный луч пробился сквозь уголок, бросив на спящую Беатрису полоску света. Луч зацепил нечто вроде насекомого, парившего в воздухе прямо над головой пожилой женщины. Чуть погодя Аксель понял, что это паучок, повисший на невидимой отвесной нити и прямо под его взглядом размеренно скользящий вниз. Бесшумно поднявшись, Аксель пересёк комнатушку и провёл рукой в пустоте над спящей женой, поймав паука в ладонь. И постоял немного, глядя на Беатрису. На её лице застыло умиротворение, которое ему всё реже доводилось видеть, когда она бодрствовала, и, созерцая его, он внезапно задохнулся от счастья, что немало его удивило. И тогда Аксель понял, что решение принято, и ему снова захотелось её разбудить, просто для того, чтобы поделиться новостью. Но поступить так было бы эгоистично, и, кроме того, как он мог быть настолько уверен в том, как она к этому отнесётся? Наконец он тихо вернулся к табуретке и, усаживаясь обратно, вспомнил про паучка — и осторожно раскрыл ладонь.

Дожидаясь рассвета на скамейке у входа, Аксель пытался вспомнить, как им с Беатрисой впервые пришла в голову мысль о путешествии. Ему даже показалось, что он вспомнил разговор, который они вели как-то ночью в этой самой комнате, но теперь, наблюдая за паучком, прыгнувшим с ребра его ладони прямо на земляной пол, Аксель отчётливо понял, что впервые они заговорили о нём в тот день, когда в деревню забрела странница в чёрных лохмотьях.

Дело было серым утром — неужто так давно, в ноябре прошлого года? — и Аксель мерил широкими шагами бегущую вдоль берега реки тропу под пологом из нависших ив. Он спешил с поля обратно в нору — возможно, чтобы захватить какой-то инструмент или за новым поручением мастера. Как бы то ни было, его остановил многоголосый крик из-за кустов справа от тропы. Сразу же подумав об ограх, Аксель быстро огляделся в поисках камня или палки. Но тут же понял, что хоть голоса — все до единого женские — и были злыми и возбуждёнными, но в них не было обычного при нападении огров ужаса. Тем не менее Аксель решительно двинулся сквозь заросли можжевельника и выбрался на прогалину, где увидел сбившихся в кучу пятерых женщин — не первой молодости, но ещё не вышедших из детородного возраста. Ему были видны только их спины и слышны крики, обращённые куда-то вдаль. Он уже почти поравнялся с ними, прежде чем одна из женщин его заметила, вздрогнув, но остальные обернулись на него чуть ли не с пренебрежением.

— Ну-ну, — сказала одна из них. — Наверное, это судьба или ещё чего. Но раз пришёл её муж, есть надежда, что он приведёт её в чувство.

Женщина, которая увидела его первой, сказала:

— Мы говорили вашей жене не ходить туда, но она не послушалась. Она вбила себе в голову отнести страннице еды, хотя, вернее всего, это дьявол или того хуже — ряженый эльф.

— Моя жена в опасности? Дамы, прошу вас, объяснитесь.

— Здесь всё утро бродит странная женщина, — вступила другая. — Волосы ниже плеч, плащ из чёрных лохмотьев. Она заявила, что она из саксов, но мы никогда не видели, чтобы саксы так одевались. Она пыталась подобраться к нам на берегу, когда мы занимались стиркой, но мы вовремя увидели её и отогнали подальше. Но она всё время возвращалась обратно и вела себя так, словно её изводит какое-то горе, и иногда просила у нас еды. Мы уверены, что всё это время она направляла свои чары прямо на вашу жену, сэр, потому что нам дважды за утро пришлось удерживать Беатрису за руки, так ей хотелось подойти к дьяволу. А теперь она вырвалась и пошла к старому терновнику, где тот её дожидается. Мы удерживали её, как могли, сэр, но, видно, в неё уже проникла дьявольская сила, потому что неестественно для женщины с такой тонкой костью и пожилой, как ваша жена, быть такой сильной.

— К старому терновнику…

— Она только что туда отправилась, сэр. Но это точно дьявол, поэтому, если пойдёте за ней, берегитесь, чтобы не споткнуться или не порезаться об отравленный чертополох, потому что рана может никогда не зажить.

Аксель приложил все силы, чтобы скрыть от женщин своё раздражение, и вежливо ответил:

— Благодарю вас, дамы. Пойду посмотрю, что на уме у моей жены. Простите.

Для жителей нашей деревни выражение «старый терновник» обозначало как само терновое дерево, будто выросшее прямо из камня на краю выступа скалы в нескольких минутах ходьбы от норы, так и живописное место, украшением которого дерево являлось. В солнечный день, если не было сильного ветра, там можно было приятно провести время. Перед глазами открывался отличный вид на окрестные земли вплоть до самой реки, на её изгиб и расстилавшиеся за ним болота. По воскресеньям вокруг кряжистых корней часто играли дети, иногда отважно прыгая с края уступа, обрыв под которым, по правде сказать, был совсем невысоким, и ребёнок не мог пострадать, а просто скатился бы, как бочонок, по травянистому склону. Но утром на неделе, когда и взрослые, и дети были заняты работой, это место должно было пустовать, и Аксель, поднимаясь сквозь хмарь вверх по склону, вовсе не удивился, увидев, что женщины там совсем одни, выделяясь на фоне белёсого неба чёрными силуэтами. Действительно, незнакомка, сидевшая, прислонившись спиной к скале, была одета престранным образом. По крайней мере, с расстояния её плащ казался сделанным из множества сшитых вместе лоскутков и полоскался на ветру, придавая своей владелице сходство с огромной, собирающейся взлететь птицей. Рядом с ней Беатриса — по-прежнему стоявшая, хотя и наклонив голову в сторону собеседницы, — казалась маленькой и беззащитной. Обе были поглощены разговором, но, увидев подходившего снизу Акселя, замолчали и уставились на него. Потом Беатриса подошла к краю утёса и крикнула: