С самого детства Санька понял, что его семья хуже других. В младших и средних классах он страшно комплексовал по поводу своей бедности. Тогда ему виделся единственный выход из положения – стать лучшим, хорошо учиться. Но поскольку от природы он был не слишком сообразителен, учеба давалась ему тяжело. И мама, вернувшись с работы, просиживала с Сашкой вечерами. Когда-то она хорошо училась, однако за прошедшие годы позабыла школьные премудрости, и теперь мать и сын постигали их вместе, радуясь своим маленьким победам и переживая неизбежные поражения.

А летом… Лето Сашка провел вовсе не в круизах. Мамин двоюродный брат, живший на берегу Дона, позвал племяша в артель плотников, строить турбазу. До сих пор, стоило Саньке зажмуриться, перед глазами тут же возникали ослепительные свежеструганые бревна, точно промеренные брусья, рыжие искры, летящие из-под жала стамески на точиле, и, конечно же – облака, плывущие в светлом небе, отражавшиеся в бесконечной речной глади.

И это был совсем другой мир. Не курортный и не школьный. Это был мир взрослый, серьезный. Мир тяжелого труда и доброй усталости.

Ему, конечно, было нелегко. Санек работал наравне со взрослыми, от зари до зари, ворочая бревна руками в матерчатых перчатках, чтобы не сбить ладони до кровавых мозолей. День за днем он махал широким плотницким топором, работал теслом и фуганком, конопатил и смолил, дымил наравне со старшими сигаретой на перекурах. А с выпивкой к нему, слава богу, не приставали – дядька на время работы установил строгий сухой закон. Бригадир никак не выделял племянника из остальных, поблажек ему не делал, но, когда пришло время расчета, заплатил как всем – по справедливости.

Вот это было настоящим праздником! Вернувшись в Москву, Санька сразу же, не забежав домой бросить вещи и помыться, рванул на «Савеловскую» – покупать компьютер. К началу учебного года он уже подсоединился к Интернету, накачал себе всякого-разного и, наверное, впервые за все школьные годы почувствовал себя не хуже других. Даже почти не хуже другана Темы – Артема Белопольского.

– Так, в деревне, – нехотя буркнул Саша в ответ на Лилин вопрос, едва ли не впервые в жизни обрадовавшись звонку, созывающему на уроки.

– Ешь, мам, а то остынет, – попросил Сашка, решив не углубляться в неоднозначную тему.

Ольга села напротив сына, сложив на столе руки.

– Нет, Саш, сам ешь. Я… не голодная.

– Ах так!.. – Сашка с сожалением отставил тарелку, из которой так одуряюще-аппетитно пахло картошкой, что приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы удержать скопившуюся во рту слюну. – Ну тогда я тоже есть не буду! Думаешь, ты одна переживаешь? Посмотри, какая худая стала. И синяки под глазами.

Ольга, всхлипнув, уронила голову на руки.

Сашка встал, неуклюже потоптался около матери, подозревая, что, пожалуй, перегнул.

– Ну что ты, мам… Я же хотел как лучше… Извини…

Она подняла голову и улыбнулась сквозь еще не высохшие слезы.

– Это ты извини, Санечка. Да, ты прав. – Ольга встала и принялась выкладывать себе со сковороды остатки картошки. – Я… я больше не буду плакать. И знаешь, даже хорошо, что отец ушел. Он очень много пил. Помнишь, как в коридоре спотыкался… И зарплату подчистую пропивал, а еще у меня брал… Теперь лучше будет. Знаешь, как мы с тобой заживем!..

Она говорила, сама не веря собственным словам. Но это было и неважно. Главное – заполнить паузу, главное – успокоить сына, заставить его поверить в то, что все будет хорошо, ведь Сашке всего шестнадцать. Еще, в общем-то, ребенок…

Санька серьезно кивнул.

– Все будет хорошо, – подтвердил он. – Ты у меня молодец. И знаешь, еще красавица…

Он произнес эти слова просто так, чтобы ее утешить, и вдруг понял, что сказал абсолютную правду. Мама даже сейчас была очень хороша – какой-то декадентской красотой, и напомнила Саше актрису немого кино, которую он как-то видел в странном черно-белом фильме. Те же тонкие черты, трагическая линия рта и огромные на худощавом лице глаза, густо обведенные тенями. Только у мамы это не косметика, а следствие пролитых слез и бессонных ночей.

– Ты шутишь! – невольно улыбнулась Ольга. – Это я-то красавица?.. Хотя знаешь, раньше мне часто это говорили…

Она родилась и выросла на Дону, в небольшом заштатном городишке с одним-единственном заводиком, гордо называющимся градообразующим предприятием. Уже к началу школы стало заметно, что Ольга отличается от своих земляков. Тоненькая девочка с неожиданно аккуратными чертами и большими серьезными серыми глазами, казалось, была вылеплена из иного теста.

«Не останется здесь Оля, – говорили про нее уже в то время. – Видно, что не наша. Городская». Под городом подразумевалась, конечно, Москва или, на худой конец, Ленинград. И сама Ольга знала, что ее судьба не здесь, а в столице. А когда у девочки стал проявляться художественный талант, ни у кого не осталось сомнений в ее высоком предназначении.

– Погляди, погляди, как наша пигалица бабу Дусю изобразила! Дуся как есть! – радостно всплескивала руками мать, глядя на очередные почеркушки своей Оленьки.

Оля и вправду умела выхватывать и переносить на бумагу что-то главное. Вроде и набросок карандашный совсем пустяковый, а человек на нем как живой, сразу узнать можно.

– Тебе учиться надо, в настоящую художественную школу ходить, – говорила Оле учительница.

Да куда уедешь, когда вся родня тут. Разве что потом, после школы.

И шло время… Оленька росла, бегала с подругами в единственное в городке кафе, где продавали водянистое безвкусное мороженое, слушала супермодный «Modern Talking», Тото Кутуньо и «Машину времени»… Ее первые духи были куплены в крохотном магазинчике с полупустыми прилавками, на которых сиротливо лежали куски вонючего мыла и зеленая гигиеническая помада, и стоили девяносто копеек. Правда, пользоваться ими Оленька так и не смогла – слишком противным и резким оказался запах. Пришлось отдать флакончик маме, которая сочла духи вполне подходящими для себя, да и не пропадать же добру, деньги плочены.

– Тебе настоящие французские нужны, – вздыхала мама, сама не понимая, как у нее, простой грубоватой работницы, могла родиться утонченная, почти воздушная дочь. Вот сын Роман – точное соединение фамильных черт. Семейный широкий лоб, массивный подбородок и большой приплюснутый нос. И по повадкам вылитый отец. Ему едва исполнилось семнадцать, а уже любит пропустить рюмашку и разбавить речь матерком. А дочь… Она словно актриса из зарубежного кино. Если бы Олина мать читала волшебные сказки, она, пожалуй, решила бы, что Оленька – подменыш, дитя эльфов…

Шел девяносто пятый год, когда Оленька, прихватив свой пятерочный аттестат и пухлую папочку с рисунками, поехала в Москву, собираясь штурмовать Суриковское художественное училище. Она была так уверена в правильности избранного пути, что, не обнаружив своей фамилии в списке поступивших, не сразу в это поверила. Если бы небеса, возмущенные людскими грехами, рухнули на землю, это стало бы для нее едва ли бо́льшим потрясением…