одноэтажных построек, одна из которых была вероятной причиной присутствия его в здешних краях, поравнялась с землёй. Подтверждало её опасения и исчезновение вывески, обозначавшей находившуюся тут организацию. И, разумеется, отсутствие его самого ровно после этого.

Спустя мучительно долгие недели разлуки, когда чаяние узреть знакомый абрис уже в ней робко дотлевало, каким-то чудом, неведомым ей, он возник вновь. Чувство, испытанное ею тогда, можно без преувеличения назвать счастьем. Счастливое спокойствие разлилось в её груди, растворив в миг тревоги и печаль. Это всё, о чем она мечтала, — лишь увидеть его вновь, вернуть всё на свои места. То чувство граничило с безусловной любовью.

Но очередной незабвенный год промелькнул в суетности будней, и, однажды, на их тропе, распрощалась с ним уже она сама. Виною обстоятельств или волею судьбы, она покинула свою многолетнюю обитель, и её покинул повод ходить доро́гой этой, привычной и дорого́й, сохранившей так много её чистых мечтаний и радостей. И всё оказалось иначе, когда, пусть за невольным, выбором «расставания» стояла она лично. Всё оказалось до странности легко. Конечно, она могла бы, для своего несговорчивого попутчика, и впредь подогревать иллюзию того, что ничего не изменилось. Ходить туда, где место её кто-то занял, чтобы поворачивать обратно, и так, пока бы ей не надоело. Но такой порыв её отчего-то не коснулся. Она особенно и не размышляла о том, как отчаянно ей нужно вновь пройти по исхоженному тротуару неким будничным утром. Наверное, в глубине души её тешила просто осуществимость этого, при желании в иной раз. А ещё, она осознавала — это не определило бы ровным счётом ничего для них двоих. И, хотя она была рада, что он скрашивал обыденность в какой-то период её жизни, жизнь неустанно перетекала, менялась, стремилась к чему-то большему, и лучшему для неё. Он же — компаньон из прошлого, был привязан к этому прошлому, в том конкретном его секторе, которому принадлежало то конкретное её действо. Он придал её жизни новый виток, новую осмысленность, и не менял в её судьбе ничего, меняя ровным счетом всё.

Спустя какое-то время, правда, она отправилась тем маршрутом вновь, влекомая нахлынувшими воспоминаниями, и ностальгией по прекрасной поре. Ей было нечего терять, и нечего ждать, и она, наконец, решилась шагнуть в ту самую вечно открытую калитку за тот самый кованый забор. Она прошла, по стопам бледноликого видения, гравийной дорожкой к несломленным отштукатуренным зданиям, где, под незначительными вывесками, находились какие-то непонятные конторы. И, присутствуя там, и проникаясь энергетикой пространства, она явно ощутила пустоту, лишённость этого места известных ей, его энергий. Она знала, что его там нет. Возможно, только сейчас, а, возможно, вообще уже теперь. И, уже потом, к ней пришел смутный ответ на незаданный вопрос: что, если она его недооценила, и это он ходил туда последнее время исключительно для придания впечатления, лишь бы увидеть её, и вопреки всему? Наверняка, она не ошибалась тогда, когда считала его пристанище стёртым в пыль, а, значит, и все его накопленные здесь энергии, неумолимо развеяли прошедшие недели, разнесли вихри других, чужих, чужеродных энергий. Они преданы забвению, как и его здание, дом родной. Раньше она вовсе и не подозревала о таком шансе. Его показная самовлюблённость ничуть не внушила ей таких мыслей. Зато теперь, его исчезновение перед новым, чудесным появлением исчерпывающе и логически объяснялось. Его вынудили уйти, разлучив с таинственной незнакомкой, постоянной простой встречной, и, мирясь с этим, он все-таки не выдержал в итоге. Как и в ней, в нём сформировалась своего рода зависимость, обоюдная потребность встречать утро с ней. И, дабы скрыть свою слабость, он принялся напускать вид, что ничего не изменилось, опять не имея в рукаве никаких реальных целей, никаких реальных подвижек, и никакого практического смысла во всём этом.

Но она поняла это значительно позже, значительно позже он сделался в её глазах более земным, чем она могла допустить, больше её самой. Да, она его отнюдь не знала, она только хотела думать, что разгадала его хотя бы отчасти, и в результате ошиблась. Она оставила его довольно легко, отпустив пролёгшую между ними особую связь, а он так и не смог.

Но тогда, она вернулась домой, и в ней проснулось вдохновение, какое не посещало никогда. В ней проснулось желание изобразить его на картине, эту загадочную фигуру под дождем и с тростью в правой руке. И в ней пробудилась жажда написать о нём рассказ. Все её желания к нему были всецело происками вдохновения, и ничем земным. Она чувствовала себя наполненной как никогда, избавленной от рутинных дней, свободной, идущей вперед, к новым безбрежным свершениям. Она чувствовала печать благословения на себе; то, как уверенность несравненного незнакомца перетекла к ней, и, таким образом, он сам остался где-то рядом.

С картины он смотрел — воплощение её мечты, её намерения. Если бы она могла сотворить пару для себя, то он выглядел бы именно так: бесполым, совершенным, тёмным — почти-человеком. Со страниц рассказа сходила готическая печальная история, раскрывавшая её суть, сокровенные струны её души, её вдохновенность, её экстаз печали и тёмной романтики.

Фигура, идущая ей навстречу, являлась отражением её самой, единением всего, к чему она стремилась, чем дышала долгие годы своей жизни. Те прошедшие годы, незрелые годы. Она создала его для себя, соткала своими мыслями, фантазиями, обожаемой музыкой, вдохнула жизнь, чтобы он придавал яркость серым будням, чтобы её сердце могла пронять та страсть, о какой она грезила так долго. Но серые будни прошли, исчез и он. Ушёл в недосягаемую даль, растворился чистыми линиями силуэта в шляпе, в пыльной дымке тротуара, и в невозможном дожде, и с невозможным зонтом-тростью, которому не нужно раскрываться над ним, ведь его волосы так прекрасны, когда мокрые до последней чешуйки. А его неплотно сомкнутые губы такие чувственные и загадочные, когда из них не вырывается ни слова в её адрес. И весь его образ — самая изысканная музыкальная симфония на свете. Ведь это её намерение, и оно воплотилось до мельчайшей детали.