— Чего мне бояться, когда вы ждете меня! — вскричал он в порыве любви, которая верит чудесам и может сама их совершать. — Ах, Луиза, как я люблю вас!

Луиза обняла молодого человека за шею, и слезы показались у нее на глазах.

— А я, разве я не люблю вас? Ах! Ради вас я обо всем забыла, даже о том, что для меня дороже жизни! И однако же, я все боюсь, что когда-нибудь меня постигнет наказание…

Она вздрогнула. Молодой человек сел рядом с ней и привлек ее к себе. Она опустила голову ему на плечо.

— Я видела грустный сон, друг мой; черные предчувствия преследовали меня целый день… Ах, зачем вы сюда приехали? Зачем я вас здесь встретила? Я не рождена для зла, я не из тех, кто может легко притворяться… Пока я вас не узнала, я жила в одиночестве, я не была счастлива, но я не страдала…

— Луиза, ты плачешь… а я готов отдать за тебя всю свою кровь!..

Она страстно прижала его к сердцу и продолжила:

— И однако же, милый, обожаемый друг, я ни о чем не жалею… Что значат мои слезы, если со мной ты узнал счастье! Моя ли вина, что я полюбила тебя с первого же взгляда?.. Я пошла к тебе, как будто невидимая рука вела меня.

Вдруг раздался крик филина, летавшего вокруг замка. Графиня вздрогнула и побледнела.

— Ах, этот зловещий крик!.. Быть беде в эту ночь.

— Беде!.. Оттого, что ночная птица кричит, ища добычу?

— Сегодня мне всюду чудятся дурные предзнаменования. Вот сегодня утром, выходя из церкви, я наткнулась на гроб, который несли туда… А вечером, когда я возвращалась в замок, у меня лопнул шнурок на четках, и черные и белые косточки все рассыпались. Беда грозит мне со всех сторон!

— Что за мрачные мысли! Они приходят вам просто от вашей замкнутой, монастырской жизни в этих старых стенах. В ваши годы и при вашей красоте эта жизнь вас истощает, делает вас больной. Вам нужен воздух двора, воздух Парижа и Сен-Жермена, воздух праздников, на которых расцветает молодость. Хотите вверить мне свою судьбу? Я сделаю вас счастливой. Мои рука и шпага — ваши, сердце — тоже. Имя Колиньи довольно знатное. Куда бы я ни пошел, меня всюду примут, в Испании и в Италии, а Европе грозит столько войн, что дворянин из хорошего рода легко может составить себе состояние, особенно когда он уже показал себя и когда его зовут графом де Колиньи.

Луиза грустно покачала головой и сказала:

— А мой сын?

— Я приму его как своего собственного.

— Вы добры и великодушны, — воскликнула она, сжав руку Колиньи, — но долг приковывает меня к этому месту, и я не изменю ему, что бы ни случилось. Чем сильнее вопиет моя совесть, тем больше я понимаю, что должна посвятить себя своему ребенку! А кто знает, быть может, когда-нибудь я одна у него и останусь. И притом, если бы меня и не держало в стенах этого замка святое чувство матери, я никогда не решусь — знайте это — взвалить на вас такое тяжелое бремя! Женщина, которая не будет носить вашего имени, с которой ваша честность свяжет вас железными узами, которая всегда и повсюду будет для вас помехой и стеснением!.. Нет, никогда, ни за что!.. Одна мысль, что когда-нибудь я увижу на вашем лице даже самую легкую тень сожаления, заставляет меня дрожать… Ах, лучше тысячу мук, чем это страдание! Даже разлуку, неизвестность легче перенести, чем такое горе!..

Вдруг она остановилась, а затем произнесла:

— Что я говорю о разлуке!.. Ах, несчастная! Разве ваш отъезд и так не близок? Завтра, быть может?.. — Луиза обеспокоенно посмотрела на графа де Колиньи. — Да говорите же, умоляю вас! Да, теперь я вспомнила… Ведь вы мне сказали, что вас скоро опять призовут ко двору, что король возвращает вам свое благоволение и что даже было приказание…

Она не в силах была продолжать, во рту у нее пересохло.

— Луиза, ради бога…

— Нет, — сказала она с усилием, — я хочу все знать… Это приказание, которое грозило мне… Вы получили его, не правда ли?

— Да… вчера.

— Значит, вы уедете?

— Я ношу шпагу: мой долг повиноваться…

— Когда же?

— Завтра…

Луиза вскрикнула. Он обнял ее и прижал к себе, прошептав:

— Ах, вот он, страшный час!

— Да, страшный для меня! — сказала она, открыв лицо, залитое слезами. — Там вы забудете меня… Война, удовольствия, интриги займут у вас все время… и — кто знает? — скоро, вероятно, новая любовь…

— Ах! Как вы можете думать такое?..

— И чем же я буду для вас, если не воспоминанием, сначала, быть может, живым, потому что вы меня любите, потом отдаленным?.. Наконец оно неизбежно исчезнет… Не отрицайте этого! Разве вы уверены в том, что когда-нибудь вернетесь сюда? Как далеко от Парижа наша провинция и как счастливы те, кто живет возле Компьеня или Фонтенбло! Они могут видеться с теми, кого любят… Простая хижина там, в лесу, была бы мне милее, чем этот огромный замок, в котором я задыхаюсь.

Рыдания душили графиню. Колиньи упал к ее ногам.

— Что же вы прикажете мне делать?.. Я принадлежу вам… приказывайте… Мне остаться?..

— Вы сделали бы это для меня, скажите?

— Да, клянусь вам.

Графиня страстно поцеловала его в лоб и воскликнула:

— Если бы ты знал, как я обожаю тебя!

Потом, отстранив его, она сказала:

— Нет! Ваша честь дороже… уезжайте… но, прошу вас, не завтра… еще один день… я не думала, что страшная истина так близка… она разбила мне сердце… Дайте мне еще один день, чтобы я могла привыкнуть к мысли, что расстанусь с вами… дайте мне время осушить слезы. — И, силясь улыбнуться, она прибавила: — Я не хочу, чтобы вы в своих снах видели меня такой дурной, как сейчас! — И она опять зарыдала.

— Я сделаю все, что ты захочешь, Луиза. Завтра я приду опять и на коленях поклянусь тебе в вечной любви!

Он привлек ее к себе, и их отчаяние погасло в поцелуе.

На рассвете Колиньи стал спускаться по тонкой, едва заметной веревке к подножию замка. Графиня смотрела влажными глазами на своего дорогого возлюбленного; веревка качалась под тяжестью его тела. Скоро он спрыгнул на мягкую траву, росшую на откосе у подножия скалы; затем, сняв шляпу, опустил ее так низко, что перо коснулось травы, поклонился и побежал к чаще, где стояла его лошадь.

Когда он скрылся за деревьями, графиня упала на колени и, сложив руки, произнесла:

— Господи Боже! Сжалься надо мной!

В эту минуту граф де Монтестрюк выходил с пустыми руками из игорной залы, где лежали в углу три пустых кожаных мешка. Он спускался по винтовой лестнице, а шпоры его и шпага звенели по каменным ступеням.

Граф вошел в сарай, где его ожидали Франц и Джузеппе, лежа на соломе. Оба спали. Он кольнул Франца концом шпаги, а Франц, открыв глаза, кольнул Джузеппе концом ножа, который держал наголо в руке. Оба тут же вскочили на ноги.