Он с размаху грохнул кулаком в дверь магазина - три раза, потом еще два. Дверь приоткрылась, Артур выглянул и озабоченно повел взглядом туда-сюда вдоль улицы.

- Я без хвоста, - сказал Дима. - Все чисто. Лично проверил.

Артур посторонился, и Дима вошел. Хозяин тут же запер дверь.

- Привет, - сказал Дима. - Весь в трудах? Не думал, что застану. Ты что, клад выкопал?

- Все клады давно выкопаны, - сказал Артур и пошел вперед через торговый зал со всякой пыльной дребеденью вроде помятых самоваров, мельхиоровых шкатулок, кабаньих голов с клыками, мраморных женских головок, фарфоровых ваз и бронзовых подсвечников. Пахло здесь печально - пылью и тленом.

Кабинет Артура на задах магазина представлял собой маленькую комнатку, куда неизвестно каким чином он ухитрился впихнуть большой письменный стол, царское кресло с вензелями и крошечный диванчик с зеркальной полочкой. Над диванчиком висел шкафчик с чашками, рядом на тумбе стояла кофеварка. Артур поместился в кресло, Дима упал на диванчик и вытянул ноги на середину комнаты.

- В парке гулянье, - сообщил он. - Полно народу, вечером концерт.

- Что новенького? - спросил Артур. - Ничего не нарыл? Пуговицы? Фарфор? Бронзу?

Дима дернул плечом, что значило «нет», и спросил:

- Кофейком угостишь?

- Самообслуживание, - сказал Артур. - Мне тоже. Покруче - ночь не спал, просто падаю...

Дима понял, что Артур нарывается на вопрос, чтобы растечься во всех подробностях: почему не спал, где болело да что принимал, а оно не помогало, - но промолчал. Артур трепетно относится к своему здоровью, любит рассматривать в зеркало высунутый язык и десять раз на дню меряет давление. Кроме того, задалбливает всех подробностями своих ощущений.

- А тебе не вредно? - не удержался Дима от шпильки.

- Все вредно, - сказал Артур. - Жить тоже вредно. Две ложки сахару. Есть сухарики, будешь?

Они молча пили кофе. Дима примеривался, как бы упомянуть невзначай о ссуде - главное, не показать, что кранты. Если бы не проклятый зарождающийся где-то циклон...

- Арик, мне нужны деньги, подкинешь? - решился он наконец. - Заказчик обещал, но пока ничего. На недельку, а? Дерево упало, сбило крышу... угол. Венька уперся, деньги, говорит, вперед.

- Сочувствую, - скорбно сказал Артур. - Насчет бабла... Кризис, сам знаешь. Торговля никакая, но могу забрать испанца. По-дружески.

Что и требовалось доказать!

- Не продается, - сказал Дима. - Самому нужен.

- Как знаешь.

В молчании они продолжали пить кофе. Дима хрустел сухариками и соображал, пытаясь нащупать решение, но его не было. Он налил себе вторую чашку и доел последний сухарик. Во рту было противно, сладко и отдавало ванилью.

- Ладно, - сказал он наконец. - Бери. Пятьсот зеленых.

- Двести пятьдесят.

- Ты чего, совсем? Было же пятьсот! - вскричал Дима.

- Было пятьсот, а стало двести пятьдесят. Сам виноват - цены падают каждый день, а я ведь предлагал!

- Скотина! - сказал Дима.

- От скотины слышу, - парировал Артур. - Завтра будет вообще двести. Ну?

- Триста!

- Ладно, уговорил. Испанца вперед.

- Деньги сейчас! - твердо сказал Дима. - Испанца принесу завтра.

- Тогда двести пятьдесят!

- Пошел ты, знаешь куда? - завопил он, вскакивая, и ткнул в сторону Артура дулю. - На, выкуси! Хрен тебе, а не испанца! У меня сегодня день рождения, между прочим!

- Ладно, уговорил, - сказал Артур. - Но имей в виду, что никто не даст тебе больше - времена сам знаешь какие. Поздравляю! Завтра утром заскочу и заберу. Тогда и отдам. Надо бы днюху отметить...

- В другой раз, - проворчал Дима. - Нет настроения.

Он шел по улице - и ему хотелось плакать. Его прекрасный испанец в кружевном воротнике уплывал к подлому барыге, и хорошо бы за пятьсот. Так нет же! За триста! Каких-то жалких триста! А раньше выпрашивал за пятьсот, ну не сволочь? Додавил-таки. Дима чувствовал себя предателем, ему было жаль прекрасного испанца. День рождения называется!

Домой по-прежнему не хотелось. Он зашел в гастроном, купил бутылку красного, твердого сыру в дырках, копченого мяса и отправился в гости к Эле. У нее вечно пустой холодильник с позавчерашней овсяной кашей и кислый кефир... скулы сводит при одном взгляде! Эля, правда, не любит, когда без приглашения: мол, а если она не одна или работает! Но Дима не обращает внимания: не надо нас дурить, не одна она! А с кем? Опять не надо свистеть. Кто же ее выдержит с ее-то термоядерным норовом! И было бы понятно, если бы красотка, - ладно, можно потерпеть, - а тут внешность... так себе, а характерец не дай бог! Диме все ее закидоны и недовольные ужимки по барабану, даже интересно.

Эля - единственная женщина, к которой он заглядывает на огонек без дальнего прицела, исключительно поговорить. Вернее, пособачиться и подразнить ее, посмотреть, как она злится - и хорошеет при этом: лицо горит, глаза мечут молнии, волосики дыбом... Только что в драку не лезет.

Вообще-то, она Элеонора. Надо заметить, что есть целый ряд имен, которые Диме не очень нравятся, хотя надо отдать им должное, - включают воображение. Ну там, Глафира, Матрена, Василиса, Алевтина. Элеонора туда же. Казалось бы, имена как имена, но вот поди ж ты, цепляли они в нем какую-то тайную струнку и вызывали в голове соответствующую картину. Глафира, например, виделась ему громадной, как колокольня, бабой с зычным голосом, причем медсестрой в халате и со шприцем в здоровенной ручище. Уколов Дима боялся с детства. Матрена выступала в монашеских одеждах, скользила неслышно, с опущенной головой. Василиса казалась богатырем в шлеме на здоровенном битюге, машущем хвостом. Элеонора же напоминала вертлявого шпица с писклявым голосом.

Дима позвонил. За дверью стояла тишина. Он позвонил еще раз, и еще. Он был уверен, что Эля дома, потому что больше ей быть негде. В парк она не пойдет ни за какие коврижки, так как не любит толпы. Да и окно у нее открыто. Дома! После пятого звонка за дверью раздался шелест шагов.

- Это я! - закричал Дима. - Открывай!

Дверь приоткрылась на длину цепочки, и Эля сказала:

- Чего тебе? Позвонить не мог?

- Не мог. У меня сегодня день рождения! Круглая дата. Я вина принес.

Эля сняла цепочку, отступила, и Дима вошел.

- Представляешь, твой любимый Артур выдурил у меня испанца! - Он ткнул Эле торбу с продуктами, сбросил вьетнамки и босиком пошлепал в гостиную. - Зараза! Ну, я ему...

Он осекся и застыл на пороге. В кресле, где обычно любил сидеть Дима, расположился крупный мужчина в белой рубашке, галстуке-бабочке и внимательно смотрел на него. Насмотревшись, мужчина скользнул взглядом вниз и уставился на босые, не очень чистые Димины ноги.