— Написала, — продолжил Климт, — что девушка, с которой она снимает квартиру, заболела и ей нужно за ней ухаживать. Зачем было врать, да простит ее Господь. Сказала бы, что у нее свидание с каким-то молодым поклонником. Я бы понял.

— А почему вы думаете, что она соврала? — спросил Вертен.

Клим пожал плечами:

— Все просто. Я выходил купить хлеба, а когда возвращался, увидел ту самую девушку, с которой она жила. Якобы больная выходила из моего дома. Это она принесла записку от Лизель.

Климт вдруг оглянулся на два пышных рогалика, лежащих нетронутыми на подносе с завтраком.

Заметив это, Вертен поднялся, принес поднос и поставил на колени художнику.

— Я вижу, вы пропустили свой обычный завтрак в кафе «Тиволи».

Вертен знал привычки Климта. Художник вставал каждое утро в шесть и выходил из своей квартиры, где жил с матерью-вдовой и незамужними сестрами, на десятикилометровую прогулку. По пути он обязательно заходил в кафе «Тиволи», где лакомился свежеиспеченными рогаликами, густо намазанными маслом и джемом, запивая их несколькими чашками крепкого кофе с добавлением горячего шоколада и взбитых сливок. Затем отправлялся работать в свою студию, недалеко от дома, где жил Вертен.

— Вы не позавтракали, потому что вчера не ночевали дома, верно? — догадался адвокат. — Значит, вот в чем проблема. Нет алиби.

Неожиданно Климт опустил поднос на пол и встал, зацепив полами халата подлокотник кресла и чуть его не опрокинув. Подошел к окну, посмотрел с четвертого этажа вниз, на залитую солнцем улицу, постукивая пальцами по подоконнику.

— Алиби, конечно, есть, — пробормотал он, обращаясь к окну, затем развернулся лицом к Вертену. — Но я его не использую. Не хочу убивать мою бедную маму. Да и чувства Эмилии тоже надо пощадить.

Эмилия Флёге была младшей сестрой невестки Климта, моложе его больше чем на десять лет, с которой у него был уже довольно длительный роман. После безвременной смерти брата, тоже художника, Климт взял обеих женщин под свою опеку. Ходили сплетни, что этот сатир Климт не столько ласкает молодую женщину, сколько любуется ею, как идеалом женственности.

— Вы должны мне все объяснить, Климт. Ведь я ваш адвокат. Разумеется, это останется между нами.

Климт вздохнул, вернулся в кресло и глотнул кофе из фарфоровой чашки производства знаменитой мануфактуры «Аугартен».

— Эх, сюда бы еще взбитых сливок.

Вертен в очередной раз удивился, почему он питает слабость к этому варвару. Но ответ был известен. Потому что этот человек рисует как бог.

— Тут вот какое дело, — произнес Климт, продолжая пить кофе небольшими глотками. — У меня есть близкая подруга. Живет в Оттакринге.

Вертен молчал. Он не собирался облегчать Климту задачу. Пусть сам расскажет что у него за любовница в рабочем пригороде, с которой он провел ночь.

— Она живет там с малолетним сыном.

Тут уж Вертен не мог удержаться и удивленно вскинул брови.

— Да, я был с ней прошлой ночью, — продолжил Климт. — С ней и мальчиком. Теперь вы видите, почему мне нельзя ссылаться на это алиби. Моя бедная мамочка будет в шоке. Это может ее убить. Я же сказал ей, что прошлой ночью работал допоздна над заказом и остался ночевать в студии. Эмилии… хм… ей, конечно, тоже это будет неприятно.

— А если полиция обвинит вас в убийстве, вы что, готовы рискнуть своей шеей ради соблюдения приличий?

Климт поставил чашку на поднос и откинулся на спинку кресла.

— Что, может дойти до этого?

— Не знаю. Но нам следует предусмотреть все возможные варианты. Убийства в Пратере будоражат общество. Люди требуют найти преступника.

Климт отрицательно покачал головой:

— Рассказать о вчерашнем я не смогу. Из-за мамы… Но вы мне верите, Вертен? Ведь я не убийца.

Вертен кивнул, хотя помнил, что впервые он защищал Климта, когда его арестовали за вооруженное нападение и нанесение побоев.

— Климт, как зовут вашу приятельницу? Мне нужно с ней поговорить.

— И вы туда же? Боже, почему все ополчились против меня?

Художник снова поднялся с кресла, поставил на стол поднос и принялся ходить по комнате туда-сюда.

— Успокойтесь, Климт. Это формальность. Я адвокат и потому скептик.

— Плётцл. Вот, я назвал ее. Анна Плётцл. Адрес: Оттакрингер-штрассе, дом двести тридцать один, квартира двадцать девять А.

— Хорошо. — Вертен покинул свое кресло, чтобы направиться к письменному столу из вишневого дерева и записать данные в блокнот. — Полагаю, на те дни и часы, когда были совершены другие убийства, у вас имеются более приемлемые алиби?

Климт уставился на него непонимающими глазами.

— Какие дни и часы?

— Повторяю, Климт: дни и часы, когда произошли в Пратере другие убийства. Если почерк убийцы фрейлейн Ландтауэр окажется похожим на остальные, вас могут заподозрить в совершении и этих преступлений. Понимаете?

До Климта наконец-то дошло.

— Да…

— Так что с алиби? — спросил Вертен.

— Дайте подумать. Когда это все было?

Вертен помнил даты, как и большинство жителей Вены.

— Поздно ночью или на рассвете пятнадцатого июня, тридцатого июня, пятнадцатого июля и второго августа.

Климт задумался, затем посмотрел на адвоката.

— Вы что, полагаете, что я помню, чем занимался два месяца назад? Это действительно необходимо?

— Вы ведете какие-то записи, дневник?

Климт удрученно мотнул головой.

— Ничего, Климт. Думаю, пока они ограничатся этим последним убийством. Я советую вам не показываться в своей студии до окончания обыска. Присутствие полицейских, несомненно, будет вас злить, а перебранка с представителями власти нам не нужна. Они, конечно, предъявили вам ордер на обыск?

— Не знаю. Один помахал у меня перед носом какой-то бумажкой.

— Вот что, Климт. Отправляйтесь домой, поспите. Скажите маме, что вам нездоровится.

— Мне нужно быть в Сецессионе. Там уйма дел. У нас в следующем месяце первая выставка, а строители до сих пор не закончили.

— Прекрасно. В таком случае отправляйтесь в галерею. А свою студию обходите стороной, пока я не выясню, что происходит.

Климт облегченно вздохнул.

— Вертен, вы само благородство. Я знал, что на вас можно положиться. А еще говорят, что у адвокатов нет души.

Полчаса спустя Вертен, высокий, худощавый, в хорошо сидящем дорогом костюме и коричневом котелке, вышел на залитую ярким солнечным светом Йозефштедтер-штрассе. И тут же начал насвистывать мелодию из «Летучей мыши» Штрауса. Это было очень не похоже на него, насвистывать, да к тому же что-то из оперетки, — но такое сейчас у него было настроение.