Тогда Месье решил сам заняться поиском денег и превратился в строительного подрядчика. Слава богу, владение было обширно, а сады – огромны. Месье отторгнул от него часть с западной стороны – около 13 400 туазов[3]– и продал. Так он получил сумму, необходимую для оплаты работ во дворце. Этих денег хватило даже на постройку восхитительного особняка на улице Мадам, предназначенного для его фаворитки графини де Бальби.

Но не ему довелось воспользоваться результатами этих трудов. Работы велись с таким размахом, что они не были закончены к тому моменту, когда разразилась революция. В ожидании дальнейших событий принц крови поселился на втором этаже Малого Люксембургского дворца – там, где нынешние французские сенаторы оборудовали себе ресторан.

Но надолго он там не задержался, и, едва события начали принимать угрожающий характер, он бросил это жилище, встав на опасный путь эмигранта.

В ночь на 20 июня 1791 года, когда Людовик XVI, Мария-Антуанетта и их дети убегали из Тюильри в желтой дорожной карете, стараясь остаться незамеченными, Месье покинул Люксембургский дворец вместе со своим другом д’Аваре. Мадам (если ее можно так назвать, ибо речь шла о доброй, но некрасивой усатой савойке, которая, однако, прекрасно готовила) отправилась в путь в другой карете в обществе мадам де Гурбийон, своей фаворитки. Жребий был брошен. Королевскую семью задержали в Варенне, но граф беспрепятственно достиг Брюсселя. Люксембургский дворец он увидит через много-много лет, когда ему суждено будет стать королем Людовиком XVIII.

Во время его отсутствия судьба дворца была весьма странной. В 1793 году у Конвента, который к тому времени успел заполнить все известные парижские тюрьмы, обнаружилась острая нехватка тюремных помещений. А так как огромное здание Люксембургского дворца пустовало, им решили воспользоваться. И вот дворец переименовали в «Национальный дом безопасности» и превратили в тюрьму.

Сначала там хотели поместить Людовика XVI после разграбления Тюильри, но Парижская коммуна воспротивилась: прежде всего, в этом дворце было слишком уж много королевского, и к тому же его было неудобно охранять. На инаугурацию в «Национальный дом безопасности» 2 июня 1793 года были приведены двадцать два депутата-жирондиста. С первыми представителями французской нации, посаженными тут за решетку, еще обращались с некоторым уважением. Вскоре к ним присоединились оказавшиеся во Франции англичане, а потом – все те, кого уже некуда было деть. Цифры поражают. В течение года число заключенных выросло с 22 до 818. Среди несчастных оказались и носители величайших имен Франции: все семейство де Ноай (старый маршал, его жена, их дочь герцогиня Айенская и их внучка), а также герцог де Леви, президент Николаи, граф де Мирепуа и многие другие. Вскоре те, кто посылал их на эшафот, тоже оказались здесь: Дантон, Эбер, Камиль Демулен, Фабр д’Эглантин (который, однако, уже не распевал сочиненную им песенку «Идет дождь, моя пастушка»), Эро де Сешелль.

После 9 термидора наступили перемены, и какие! Еще больше заключенных! Художники. В частности, Давид, который нашел тут достаточно места, чтобы работать над гигантским «Похищением сабинянок»[4]. Но всему свое время: и вот уже к власти пришла Директория…

Вначале здесь обустроили Зал Заседаний, потом – комнаты для одного из руководителей Директории, Барраса. Остальные четверо заняли Малый Люксембургский дворец, и так продолжалось до того момента, как Бонапарт привел всех к единому знаменателю: сначала разместил во дворце Сенат (после договора в Кампо-Формио), а затем переехал туда самолично.

Именно здесь – поселившись во дворце 11 ноября 1799 года – однажды вечером он принял человека, который причинял Франции наибольшее беспокойство. Это был глава шуанов[5]Жорж Кадудаль.

Бонапарт послал в Бретань генерала Эдувилля, пытаясь договориться с человеком, который, как назло, был самым неподкупным человеком своего времени. На его стороне была мощь, и Бонапарту было необходимо заручиться этой силой, ее лояльностью.

Можно себе представить эту сцену. Первый Консул предстал пред одновременно гневным и восхищенным взглядом бретонца, блондина с бычьей шеей, энергичного и дородного человека, с которым уже столько лет воевали армии Республики. Переговоры были загублены на корню, ибо в то же утро Кадудаль узнал о засаде, в которой погиб другой шуан, маркиз де Фротте, расстрелянный солдатами Консула. И Кадудаль не верил в то, что этот корсиканец, бледный вояка с длинными черными волосами и сверкающими глазами, действительно стремится к миру.

Да и о каком мире могла идти речь? Бонапарт твердил, что время междоусобных войн прошло и французы должны объединиться, чтобы вернуть своей Родине былую славу великой державы и былую военную мощь. Но именно такая Франция шуанов и не устраивала. Для Кадудаля истинной Францией была страна законного короля, страна жившего в изгнании Людовика XVIII. Для Бонапарта, который грезил о золотых лаврах императорской короны, Франция – это он сам… То есть это был диалог двух глухих, однако таких глухих, каждый из которых был способен слышать музыку славы. Объединившись, они стали бы непобедимыми. Но разные представления о собственной стране навсегда разделили их…

Положившись на данное ему слово, глава шуанов покинул Париж, чтобы спокойно добраться до Англии. Посетив Францию еще раз, в 1803 году, для участия в заговоре Пишегрю и Моро, живым на чужбину он уже не вернулся. Арестованный в Париже инспектором Бюффе, Жорж Кадудаль взошел на эшафот, выстроенный, как то бывало в королевские времена, на Гревской площади. Произошло это 24 июня 1804 года, в то время как его собеседник из Люксембургского дворца стал императором. Потом будут говорить, что восшествие на престол Наполеона I не ознаменовалось реками крови. И это после убийства герцога Энгиенского, Кадудаля… и одиннадцати его соратников. Со времен якобинского террора французские эшафоты не видели столько крови.

Люксембургский дворец принадлежал Сенату во все время империи, но Бурбоны, вернувшись к власти, предпочли сделать его Палатой пэров. Работа Палаты была открыта процессом по делу маршала Нея, принца Москворецкого. В зале суда можно было увидеть его бывших товарищей по оружию, вынужденных голосовать за смертную казнь, чтобы сохранить свои земли и состояния. Когда королем стал Луи-Филипп, здесь судили министров Карла X, а потом – принца Луи-Наполеона, который высадился, чтобы поднять страну на восстание в 1840 году. Это предприятие закончилось заключением в Гаме.

Другой громкий процесс конца правления короля-буржуа: процесс герцога де Пралена, обвиненного в убийстве жены, которую он наградил тридцатью ударами кинжала ради красивых глаз гувернантки. Дабы избежать позора и прогулки на эшафот, герцог отравился в тюрьму Люксембургского дворца. Но и теперь иные утверждают, что все судебное дело было подстроено, и герцог прожил свою жизнь кающимся отшельником в полудиких лесах Котантена.