— Окей. Допустим, я назову блаберидом господина Христова, — я непроизвольно понизил голос. — Вы к этому клоните?

— Христова не надо, — ответил Братерский. — Какой же он блаберид? Христов уважаемый человек и депутат.

Братерский произнес это спокойно и абсолютно серьезно, что невозможно было понять, подначивает он меня или в самом деле признает авторитет Христова. Боится его? Христова многие боятся.

— Тогда можно пример блаберида, чтобы я лучше понял задачу.

— Да вы так не напрягайтесь, Максим. Вам сама жизнь подскажет, кто блаберид, а кто нет.

— Так вы сами и называйте кого хотите блаберидами. Я не понимаю, для чего вам я.

— У вас есть доступ к аудитории.

— Стоп, — я отставил чашку. — Вот именно. Я журналист. Есть законы. Я не могу согласиться на то, чего не понимаю. Я назову кого-нибудь блаберидом, и мне прилетит иск за клевету, оскорбление, не знаю… подрыв деловой репутации. Может быть, на тюремном арго это слово значит что-то очень плохое, а я буду совать его в дело и не в дело… Нет, так не пойдет.

Я помолчал, глядя на остатки капучино в чашке. Дать ему отлуп? Но все-таки любопытно…

— Давайте по-другому, — сказал я. — Вы расскажите мне смысл затеи, и если она не противоречит моим собственным убеждениям, я сделаю работу бесплатно. Вот так.

— Хорошо, — Братерский медленно водил трубочкой для питья в стакане. — У слова блабериды нет значения, кроме того, что вы только что прочитали — это семейство африканских тараканов. Если мои предположения верны, через некоторое время регулярного употребления слово приживется в языке, и у него появится альтернативная семантика, расшифровав которую, может будет сделать некоторые выводы.

— О чем?

— О нас с вами. О людях.

— То есть это некий лингвистический эксперимент?

— Что-то вроде того. Так вы согласны?

— Мне надо подумать.

Братерский кивнул.

Я хотел расплатиться за капучино, но Братерский быстро перехватил мою руку.

— Не мелочитесь, — сказал он. — Откройте лучше конверт.

Я сунул руку в карман куртки и достал конверт. Внутри был свернутый напополам листок. На листке было написано от руки «Вы отказались от денег».

Сектант чертов.

* * *

По утрам стояли туманы, моросил мелкий дождь, стекла редакционного офиса потели изнутри. Мрачные утра переходили в молочные дни, мы тратили летние витамины и жили, как будто не просыпаясь.

Задание Братерского оказалось проще, чем я предполагал. Через пару дней я научился вплетать «блаберидов» в текст так, чтобы звучало более-менее органично и в то же время без оскорбительной конкретики. Я набил руку в блогах и комментариях, а затем аккуратно перенес «блаберидов» в тексты статей.

«Те, кто по жизни блаберид…»

«Послушать блаберидов, всегда все просто».

«Но отдельные блабериды продолжают настаивать…»

«Не будем уподобляться блаберидам…»

«Типичная мантра блаберидов…»

У блаберидов было важное достоинство — они не входили ни в один справочник ругательств, а значит, формально никого не задевали. И все же слово было обсценным, и когда полемический накал требовал перца, блабериды приходили на помощь.

Иногда читатели возмущались таким словоупотреблением, советуя мне «писать по-русски», но у меня была заготовлена ссылка на статью в энтомологической энциклопедии, которая вполне по-русски расшифровывала слово «блаберида». Иногда меня подначивали: «Максим, да у вас одни тараканы в голове» или «Вы, как я погляжу, становитесь специалистом по членистоногим». Я не обижался.

Еще до первого снега блабериды прижились в русской речи, как и подобает тараканам. Первый раз я заметил «чужого» блаберида в сообщении друга, который использовал слово, будто понимал его смысл. В запале он обозвал блаберидами некоторых своих френдов. «Мне сложно говорить о таких вещах, когда концентрация блаберидов в комментариях перешла грань разумного», — написал он.

Это неожиданное открытие воодушевило меня, как первое слово, сказанное ребенком. Я стал не единственным дистрибьютором блаберидов в сети.

Я несколько раз перечитал тот короткий пост и выучил его наизусть. В проходной фразе, какими пестрит интернет, был ключ к загадке, которую загадал Братерский. Я как будто был в одном шаге от правильного ответа. Я спросил товарища, что он имел в виду под этим словом, но он тут же закипел и принялся обвинять оппонентов в скудоумии и передергивании его мыслей.

— Слушай, скажи мне честно, а я — блаберид? — спросил я в личке.

— Нет, конечно, — прислал он мне короткий ответ.

Блабериды вошли в интернет-сленг, вытесняя привычные сочетания, вроде диванный аналитик, борзописец, умник и так далее. Блаберидами называли оппонентов в политических спорах, офисных эрудитов, неявных алкоголиков (бутылка пива в день), покупателей чересчур дорогих машин в кредит, поэтов-графоманов и почти всех, кто заслуживал упрека с высоты авторской позиции.

Однажды я увидел «блаберида» в заголовке серьезной газеты. «Власть и блабериды: мир эпохи декаданса» — было напечатано крупным шрифтом на верху страницы. В киоске не было безналичного расчета, мне пришлось разменивать крупную купюру, и пока вялая, как гостиничный фен, продавщица отсчитывала мне мелкие банкноты, казалось, последний экземпляр газеты продадут.

Я так спешил, что разочарование было особенно горьким. Статья оказалась скучной, пространной и высокомерной; автор изобличал современников и приводил в пример иные времена, а потом рассуждал об Анне Ахматовой, Андрее Миронове и Владимире Высоцком. Какой именно смысл он вкладывал в слово блабериды, я не понял. Блаберид, кроме заголовка, встречался единожды в обтекаемой фразе, что, дескать, те «кого на сленге зовут блаберидами», не имеют ни идеологии, ни ценностей.

Чем резвее блаберид осеменял русскоязычный интернет, тем острее была моя ревность. Пусть каждый успех записывался на мой счет, меня мучила необходимость делить дивиденды тщеславия с истинным автором этого слова.

Слово внедрилось в язык, как жук-короед, не нуждаясь больше ни во мне, ни в Братерском. Слово зажило своей жизнью. Я был доволен собой, но также понимал, что лишь раскручиваю пружину, затянутую Братерским.

* * *

В одно утро, когда снег уже покрыл землю рваной простыней, по пути на работу, глядя на мельтешение дворников по стеклу, я задумался над тем, какая может быть связь между управляющим мелкой страховой компанией и лингвистическими экспериментами.

Приехав в офис, я стал искать информацию о Братерском. Он дал несколько скучных интервью, в которых объяснял состояние рынка, сетовал на законы и предлагал какие-то улучшения, в общем сам выглядел как блаберид. Его газетный образ удивительно расходился с человеком, которого я встретил в кафе «Мария».