Братерский усмехнулся:

— Бойни, чистки и расстрелы — удел тех, кто не справился даже с первой стадией. Чье презрение оказалось сильнее него самого.

— Но погодите: поставив себя выше людей, разве вы не хотите получить над ними столько власти, чтобы, скажем, решить проблему блаберидов… радикальными средствами.

— Да бросьте. Если вы видите в лесу муравейник, неужели вы стремитесь сразу же растоптать его? Блабериды не бесполезны. В них есть смысл, которого они сами не понимают, потому что в системе координат блаберида есть только его личный смысл, стремление к теплу. Блабериды — естественный результат процесса, который происходит и будет происходить, и нет никакой нужды с этим процессом бороться. К тому же блабериды задавят вас своей массой. Если дует ураганный ветер, вы не боретесь с ним, вы укрываетесь. Вы должны быть хитрее, и всякий раз, находясь в их обществе, вы должны становиться одним из них и не самым значимым. Противопоставление себя чему бы то ни было сковывает сильнее привязанности. Вы не должны быть антисистемной единицей. Антисистемная единица всегда являются частью той же системы, с которой борется, потому что они следствия одного процесса. Если хотите свободы, вы должны выйти за рамки и преодолеть даже свое отвращение. Любовь еще вернется.

Я некоторое время молчал, не поняв и половины. Ветер обдувал скулы, едко пахла сигара Братерского. Стемнело, и улица зажглась полосой желтых огней. Полчище блаберидов под нами стало ленивым.

— Но как мне преодолеть отвращение? — спросил я.

Братерский не ответил. Я увидел, что он смотрит куда-то в сторону. В полумраке под навесом летнего кафе стоял крупный человек в форме. Мне показалось, они знают друг друга.

Братерский резко затушил сигару, повернулся ко мне — что-то ненормальное было в его взгляде. Он схватил меня за плечо и наотмашь ударил по лицу. Белая манжета сверкнула в воздухе, и в следующий миг кровь прилила к носу, загудело в ушах, будто я оказался внутри колокола. Боль пришла с запозданием, и с ней пришла ярость. Я бросился на Братерского, но чья-то сильная рука обхватила меня за живот, вывернула запястье и потащила назад, прижав к перилам.

Братерский подошел ближе, вытирая руку платком. Пока я шипел угрозы, прижатый чьим-то массивным телом, Братерский стоял рядом и опять смотрел в свой смартфон.

— Саша, отпусти его, — сказал он, наконец. — Это поразительно.

Я дернулся было к ублюдку, но Саша ухватил меня за плечо. Я видел его искоса. Форма охранника была тесна для столь крупного тела. Он наваливался на меня так, что я испугался за свои ребра.

Несколько человек смотрели в нашу сторону. Когда наблюдаешь драку со стороны, всегда презираешь того, кто получил по лицу, даже если он прав. Это унизительно.

Братерский протянул мне платок. Крови не было. Я вытер слюни.

— Пойдемте внутрь, — сказал он мирно. — Становится прохладно.

Я не поленюсь, напишу заявление. Здесь должны быть камеры. Прямо сейчас поеду в полицию и напишу. Гнида.

Мы вернулись в ресторан, где на белой скатерти стояла принесенная официантом корзина фруктов. Щека горела. В правом ухе свистело испорченное радио. Музыка казалась потусторонней.

— Вы простите меня, — сказал Братерский.

— Простить? — выговорил я, прижимая салфетку к губе, которая начала кровоточить с обратной стороны. — Вы псих, что ли?

— Мне нужно было посмотреть ваш результат, когда вы в ярости.

— Какой результат?

Братерский показал смартфон: на экране была круглая зеленая шкала с красным сектором, в центре — цифра 147. Братерский сказал:

— Мне сложно объяснить смысл этой цифры в понятных вам категориях, но если очень упростить, то потенциально у вас очень сильный фокус сознания.

— Как это?

— От большинства людей исходит слабое тепло. А вы можете прожечь. Но пока вы вспыхиваете лишь спонтанно.

— И какая мне от этого радость?

— Это сложный вопрос. Проблема в том, что вы, как и все блабериды, очень связаны с обществом, и ваша сила пока проявляется только в отрицании. Вы не умеете ее контролировать.

— То есть я могу научиться ее контролировать? И за счет этого… ну… Что?

— Неправильно говорить о ней, как о силе в буквальном смысле слова. Эта сила может открыть вам некоторые двери, но совсем не те, о которых вы думаете.

— А вы можете говорить более ясно?

Братерский провел по краю бокала, наполненного водой. Стекло тихо запело. Он склонился ко мне и сказал:

— У вас есть задатки к делам определенного свойства, но если вы будете их развивать, с большей вероятностью закончите в тюрьме или сумасшедшем доме. Я вас предупредил.

В зале было темно. Желтый свет выделял профиль Братерского; глаза его тускло светились.

— Если вы пойдете по этому пути, вам придется опуститься на самое дно и затем подняться обратно. Вам придется найти источник равновесия внутри себя. Узнать себя изнутри и принять себя. Вы порвете с обществом, но перестанете его ненавидеть. Если повезет, вы сумеете полюбить и блаберидов, ведь кто они, как не жертвы. Но имейте в виду: среди тех, кто осознанно шел по этому пути, больше маньяков и тиранов, чем тех, кого мы имеем в виду.

— А кого мы имеем в виду?

— Вы когда-нибудь думали о вещах, которым не придумано названий? Попробуйте думать без слов. Это требует сноровки, но если вы избавитесь от необходимости проговаривать каждую мысль, сможете понимать быстрее. Попробуйте довериться знанию, источник которого вам не известен. Правда, так легко посчитать медь золотом и стать слишком религиозным, но некоторые наделены способностью отличать. Очень сложно ловить змею мокрыми руками, но иногда ее не нужно ловить — достаточно смотреть.

Он замолчал.

— Даже не знаю, что сказать, — пробормотал я.

— А знаете, Максим, что есть лучшее удовольствие в жизни?

— Видимо, вы мне откроете.

— В течение жизни человек поднимается по лестнице удовольствий, начиная от простейших, животных, заложенных в нас эволюцией, потом социальных, наконец, интеллектуальных. Стремление к удовольствиям — это вектор жизни. Ступенька за ступенькой. А самое большое удовольствие — это освобождение, которое наступает после осознания того, что невозможно выразить словами. Запомните это. Если вы когда-нибудь встретите великого человека, он скажет вам то же самое.

— Я подумаю над этим.

* * *

Утром губа распухла, а предыдущий вечер показался самым нелепым фарсом, который случался в моей жизни. Этот Братерский — обычный идиот, клоун, который выставил меня на посмешище. Верит ли он в то, что говорит? Боюсь, что верит. Возможно, он сумасшедший. Сколько сумасшедших я видел в своей жизни? Немного. Он вполне может быть одним из них.