закат

без продолженья,

за этот шелковый наряд

прошу прощенья.

Когда в сентябрьском огне,

спасая маски,

не разлила на полотне

той желтой краски.

Прости безмолвие бордо

и тихий дождик…

Прости меня, не знаю кто,

Чужой? Художник?

2002 г.

Всесвятское

. Урицкий. Сарыколь.

Всесвятское. Урицкий. Сарыколь.

Обрезки судеб по теченью века,

как вечной жизни колющая соль,

как дети на руках у человека.

Срослись мы плотью с кожею степей,

пером ковыльным устилая ложе,

полынь – вдова и преданный репей

заморской орхидеи стал дороже.

Гранитом гордости ликует гром

за силу человеческого сердца,

вознаграждая щедро серебром

из дождевых сокровищ громовержца!

Целует солнце черноземный грим,

забывший состояние покоя,

пусть кто-то открывает третий Рим,

А мы – первопроходцы Сарыколя!

1998 г.

Вор, или «Зимняя вишня»

Вот оно, ворованное счастье!

Жжет в руках и плещется в груди!

Грешной – это завтра, а сейчас ты

Белою голубкою лети!

Выше солнц, молвы звенящей, выше

Вер и сфер, и брошенной на дно

Той другой, с позолочённой крышей,

выше вместе, выше – не одной!

Семь ветров – небесное распутье,

семь дорог – запутанный клубок

наших жизней, в этом безминутьи

семь и я – распутная – у ног.

Отчего ворованное сладко?

Всюду шепот: не твоё, не тронь,

но лечу – неловко ли, украдкой -

в два крыла величиной с огонь!

Отчего – Сарыколь?

Отчего, Сарыколь, с желтой грустью на путника смотришь,

или это люцерна пролилась на озерное дно?

Мал отрезок пути – от столетья отрезанный год лишь -

и тебе сентябрями разлуку делить суждено.

Гонит что суховей, чью тоску по душе развевает

будто горькую пыль заметает под битый очаг?

Вот и слезы твои зализать ему сил не хватает,

Так и стынут на коже. Или это опять, солончак?

Письмена, дневники переклеены белой полоской,

нет страниц с заголовками старых побед и вождей,

сотый лист и одни лишь березки, березки, березки,

да размытые тропы чернилами, что от дождей.

Отчего – Сарыколь? От осенней листвы? Или зори

Омывали лучистые руки прохладной водой?

Затонувший маяк так не дышит заржавлено в море,

Как обветрил ты путника самой соленой тоской….

Скоро путник уйдет, журавлиною будет дорога,

твоя стайка синиц – желтизной на раскрошенный хлеб,

Не грусти, Сарыколь, ждать останется, видно, немного,

Видишь, как полумесяц над чьей-то судьбою окреп…

Украинский сонет

Post scriptum солнца – всё рost-летнее -

Со-нет зажженного сознанья.

Любовью не зову последнею,

зову иначе, ты – останья.

Катились в ночь колечки бледные -

к другой медовости касанье,

по следу шли они, по-след-ные,

ты рядом шла – со-шла – останья.

Другие – лункой леденелости

сверлились в сердце, препинанием,

ты ж с соком яблочным и спелостью

вошла в мое тире, останья.

Оборкой лета с нитью медною

не мерь седьмые расстояния,

отрежь, чтоб из меня последнего

заплатку к сердцу сшить, останья.

Тогда смогу признаться в малости:

зову останьей, чтоб осталась ты…

2002

Послесловия

Мне осталось немного: лишь черкнуть пару строк послесловий

после вечных дождей или после суровой зимы,

что живу, мол, без разных условностей и условий,

без тебя и надежды, и, в общем-то, без нужды.

Будет что написать на полях своим почерком тонким,

было б поле широким, что как жизнь враз нельзя перейти,

не звонил б телефон, истязая вконец перепонки,

и у скважин замочных бы не суетились враги.

Черкану по чертям, по пути против шерсти всех кошек,

что скребут в подреберье, где раньше пылало душой.

Перечеркнуто всё, завершенное в робкое «может»,

только новый абзац или жизнь только с красной строкой.

Пару скомканных бед (в завещаниях пишут немного).

Без имущества, тяжбы и прочей житейской возни

отдаю то, что нажито – чистую капельку Б-га!

(в эру «После меня» на простывшее сердце прими)…

Память

Они смеялись и давились

рассолом, песнями, дыханьем,

по кружке! э-э-эх! и закружились

опилками воспоминанья:

– Любил он, кажется, ботинком

царапать небо!

– Нет, когтями!

– Не помнишь? Зря!

Чай на поминках

судьбу хлебаем с киселями!

– И той зимой…

– Да нет же – летом!

– С той бородой…

– Да нет! С усами!

И облысевший! Был поэтом!

– Нет, скрипачом и с волосами!

Хохочут…

Воздух мелкой рябью:

заброшен камень амнезии,

Ушел…

…не попусту в октябрь

сырую землю бороздили.

Вспотели окна – это тени

когда не выставлены блюдца

(столовых вер столоверчений)

мечтают снова задохнуться.

А там дрожит одна. Нагая.

Воспоминающая свора:

–Ты кто ему? Жена? Какая?

С тобою, знать, за желтой шторой?!

Молчанье.

Шаг.

И стынут лица.

Та тень с дрожащими руками

не даст, не даст Ему забыться!

И тень ли это?

Муза?

– Память…

Глубоко

Всё – глупо.

Вы сказали – глубоко.

Жест – с глаз долой,

Вам показалось – в око…

Жестоко

объясняться за чертой

на пальцах и шипах чертополоха.

Расплата –

проба золота у рта.

Сок – по губам прочтете Вы – кровища.

Сокровище -

делимость пополам,

На пол – в уме,

Вы посчитали – нищий.

Забыть пора,

а Вы – пора за быт,

за имя, выпорхнуть из тела. Слово

«Взаимное»,

как мотыльки и Вы,

я солоно и соло, как «иное».

Из сердца – вон!

Черта – чертополох.

И Вы – не нож, не я – в подножье N-ом…

Невыношенной

птицею любовь

падет к моим исколотым коленям…

Рубиновая свадьба

Мы – две души – две согбенные старухи

с одной котомкой полевых обид,

Порой грешим, порой к закатам глухи,

когда разлука что-то говорит.

Мы – ржавый след от сломанной качели,

в его изгиб измены не излить,

Как фальшь монет, и чьи-то параллели

к другой надежде в плоскости Земли.

Мы – негатив одной прожитой съемки

без вспышек… Мы – отравленная мазь,

cвет заслонив, знахарствуем в потемках

великое стремленье не упасть.

Мы – пустота в двух связанных сосудах,

из старых чувств полынный сухоцвет,

Не тот, не та….

пустые пересуды

в рубиновой запруде

слов и лет.

И маленькие колокольчики у входа

Гербарий на темном фоне.

Тонкие линии рамки