— Уважаемые делегаты, уважаемый Николай Юрьевич! — Характерный акцент, усиленный динамиками, разнесся по залу.

Жамбаев произносил свою речь размеренно, делая паузы почти после каждого предложения, словно желая, чтобы его хорошо поняли и запомнили все сказанное. Подгорный отметил, что речь была написана великолепно. В ней отдавалось должное уходящему президенту и ставились задачи, решение которых было необходимо для страны, для великой Родины и великого многонационального народа. И в авангарде этого великого народа должна стоять великая партия — наша партия, лучшие умы и сердца которой собрались в этом зале. Именно эти люди будут определять судьбу Родины в предстоящие годы, и новый президент будет проводником их мудрых решений.

А ведь он, по сути, обещает переход к парламентской республике, уловил мысль Подгорный.

— Ни одно значащее решение не сможет быть принято без воли всенародно избранного парламента, — развивал мысль Жамбаев, — а это значит, без воли партии, имеющей конституционное большинство в парламенте, без, — он повысил голос, — нашей с вами партии.

Зал впервые за день взорвался аплодисментами.

— А что, все складно говорит, — громко прошептал на ухо Алферов, — но все равно не выберут.

— А если да? — так же шепотом поинтересовался Подгорный, вытирая забрызганное слюной ухо.

— Этого не может быть. Потому что не может быть никогда! Ну, хочешь, замажем! Давай на ужин поспорим.

Сидевший перед ними секретарь средневосточного политсовета неодобрительно оглянулся. Подгорный, дождавшись, когда чиновник отвернется, протянул руку соседу:

— Спорим. На ужин. Ресторан я сам выберу.

Дебаты получились скомканными. В открытую выступить против никто не решился, но выступления сопровождались таким количеством оговорок и предложений по ограничению президентской власти, что было ясно — кандидатура Жамбаева не устраивает делегатов. Оленин объявил получасовой перерыв. В буфеты вновь выстроились очереди. Неизвестно откуда прошел слух, что после перерыва выступит президент, чего не было запланировано, но вскоре, действительно, по увеличившемуся числу сотрудников федеральной службы охраны стало ясно — он приедет. Из-за усилившихся мер безопасности в зал заходили долго. Президент взошел на трибуну, когда стрелки часов уже приближались к девяти вечера. Аплодисменты были долгими и искренними. Это, может, где-то на Диком Западе досиживающий свой срок лидер превращается в хромую утку. У нас не так. У нас неизвестно, чего этот самый лидер выкинет, захочет — уйдет, захочет — вернется, а захочет — посадит на престол какого-нибудь мальчика юриста и будет посмеиваться над всеми. Так и сейчас было до конца непонятно, действительно ли он решил уйти с политического олимпа и передать преемнику реальную власть, а не ее видимость.

После речи президента сомнения развеялись. Он уходит. Членство в Совете Федерации оставляло надежду на то, что при желании он сможет вернуться, но вероятность этого терялась в неопределенности будущего. А в настоящем над страной всходило новое солнце либо, в зависимости от восприятия, страну накрывала мрачная тень нового вождя. Жамбаева.

Президент поправил галстук на шее и обвел взглядом притихший зал.

— Коллеги, друзья, единомышленники! Сегодня мы примем, — он сделал паузу, — уверен, что примем историческое решение. Мы выдвигаем кандидата в президенты страны от нашей партии, человека, который будет нести ответственность за настоящее и будущее нашей великой державы, человека, который сможет претворить в жизнь наши с вами идеи и устремления, сможет превратить ваши законодательные инициативы в реальные дела. Я уверен, что новый президент и наша партия будут действовать как слаженный, неразрывный механизм, сосредотачивающий не только всю полноту власти в государстве, но и ответственность как за принятие решений, так и за их выполнение. И чтобы упрочить единство этого механизма, поступило следующее предложение: провести голосование по кандидатуре Жамбаева Батора Отхоновича в открытом порядке…

Алферов недовольно огрызнулся в телефонную трубку.

— Да! И я голосовал. Если решение при нято единогласно, то, значит, и я голосовал. А что ты хочешь, чтобы я гордо встал и послал всех в жопу? Да? Вместе с ипотекой? Любовь моя, давай дома поговорим, это не телефонный разговор, ты же понимаешь, а теперь особенно. Целую… Наливай. — Он повернулся к Подгорному, бесцельно перебиравшему кнопки на пульте телевизора.

— Да, давай помянем.

— Кого? — недоуменно поднял брови Алферов.

— Нас помянем, как мы, пятьсот мудаков, вместе собрались и Родину профукали. — Подгорный опрокинул в рот рюмку и шумно выдохнул: — Налей еще.

— Ты бы так сильно не заводился, Максим, — неодобрительно заметил Алферов. — Решение принято. Спор ты, кстати, выиграл. А с решением этим нам теперь жить, мало того, — толстый палец уткнулся Подгорному в грудь, — нам, и тебе в том числе, это решение надо довести до широких масс, так сказать, до их сознания или чего у них есть. Выборы должны пройти правильно. Сам знаешь, на процентовку смотреть будут. У кого в регионе проценты слабые, там политсоветы быстро обновляют. А ты из политсовета вылететь хочешь? Пра-а-а-вильно, не хочешь! А лицензии на свой телеканал лишиться хочешь? Тоже нет? Так что, друг мой Максимушка, давай поминки свои заканчивай и выпьем мы с тобой нормально, чокаясь, за нас с тобой, чтобы нам и при новой власти и работы, и почета хватало.

Рюмки звякнули. Выпив, Алферов довольно улыбнулся:

— Водка, Максимушка, она все смывает: и радость, и печаль. Универсально решает все проблемы.

Подгорный угрюмо кивнул:

— Да, как автомат Калашникова.

— Нет, брат, автомат — это не то, — скривился Алферов. — Водка дешевле и не так радикально лечит. — Он захихикал так, что затрясся второй подбородок. — Выпьем, Максимушка, выпьем! А завтра — будет день, будет похмелье.

Наутро похмелье действительно пришло вместе с необходимостью спешить в аэропорт. Всю дорогу до Шереметьево, сидя в такси, Подгорный боролся с накатывавшими приступами тошноты. Наконец, когда до аэропорта осталось совсем немного, он не выдержал.

— Останови, останови машину, — глухо сказал шоферу, сдерживаясь из последних сил.

— Здесь запрещена остановка, — ответил таксист и нажал на тормоз, лишь увидев, как побледневший пассажир на ходу пытается открыть дверь.

Пока Подгорного рвало за отбойник, водитель, невысокий темноволосый крепыш, курил, поглядывая на содрогающуюся спину пассажира, и в который раз философски размышлял о великом пьянстве великого народа, непобедимом и целеустремленном. «До последнего патрона пить будут, — почему-то подумал он, — до последнего».

Под утро столицу накрыл снег, он шел не переставая до самого позднего январского рассвета и сейчас еще не успел почернеть и впитать в себя городскую грязь даже вдоль оживленной трассы. Максим перелез через отбойник. Испачкав пальто, сделал пару шагов в сторону от магистрали и, наклонившись, набрал полную пригоршню снега. Обтер лицо, стало легче. Максим наклонился еще раз, зачерпнул немного снега в ладонь и положил его в рот, затем через пару секунд проглотил холодную воду. Хорошо-то как!