— Ты мертва, — громко заявил Бирд, стоявший на стремянке — он рисовал одну из фигур на самом верху панно.

— Да я все время забываю, что мертва, — ответила ему натурщица. Обнаженная девушка в неловкой позе лежала на каком-то ящике.

— Просто не шевели правой ногой, — велел ей Бирд. — А руками можешь двигать.

Голая девица с видимым удовольствием потянулась.

— Так нормально? — поинтересовалась она.

— Ты чуть сдвинула колено, да что за чертов… А, ладно, назовем это чертов день. — Он прекратил рисовать. — Одевайся, Анни.

Девушка оказалась высокой, лет двадцати пяти на вид. Темненькая и симпатичная, но не красавица.

— Я могу принять душ? — спросила она.

— Боюсь, вода не очень горячая, — сказал Бирд. — Но попробуй, может, уже согрелась.

Девушка набросила на плечи махровый мужской халат и сунула ноги в шелковые шлепанцы. Бирд очень медленно спустился по стремянке, на которой доселе торчал. В помещении пахло льняным маслом и скипидаром. Бирд протер кисточки тряпкой. Большое полотно было практически закончено, хотя отнести его к какому-либо стилю представлялось несколько затруднительным. Возможно, ближе всего к манере Кокошки или Сутина, но более утонченное, менее живое, чем у них. Бирд постучал по лесам, к которым была прикреплена стремянка.

— Сам сделал. Неплохо, а? Не смог найти ничего похожего во всем Париже и вообще нигде. А вы любите мастерить?

— Предпочитаю, чтобы это делали другие.

— Понятно, — серьезно кивнул Бирд. — Уже восемь, не так ли?

— Почти половина девятого.

— Мне нужно выкурить трубочку. — Он сунул кисточки в расписанный цветочным орнаментом горшок, в котором торчала еще добрая сотня кистей. — Шерри?

Он развязал веревки, которыми подвязывал штанины, чтобы не смазать краями огромную картину, и снова посмотрел на панно, явно неспособный оторваться от работы.

— Свет начал уходить где-то с час назад. Придется завтра переделывать этот кусок.

Он снял колпак с масляной лампы, осторожно зажег фитилек и подрегулировал пламя.

— Отличный свет дают эти масляные лампы. Отличный мягкий свет.

Он плеснул сухого шерри в два бокала, стянул необъятный свитер из тонкой шерсти и плюхнулся в потрепанное кресло. Повязал под воротник клетчатой рубашки шелковый шарф и принялся рыться в кисете так, будто что-то в нем потерял.

Трудно сказать, сколько Бирду было лет, ясно только, что за пятьдесят. В его густой шевелюре не имелось и намека на седину. Кожа чистая и настолько тугая, что видны были мышцы, идущие от скулы к челюсти. Маленькие плотно прижатые уши, темные блестящие и живые глаза, а при разговоре он смотрел прямо на собеседника, как бы желая подчеркнуть свою искренность. Я и понятия не имел, что он бывший морской офицер и увлекся живописью лишь восемь лет назад. Я бы скорее принял его за механика, владельца собственной мастерской. Тщательно набив трубку, он медленно ее зажег. И только после этого продолжил разговор:

— Вообще не ездите в Англию?

— Нечасто, — ответил я.

— Я тоже. Мне нужно еще табаку, так что, как в другой раз поедете, поимейте в виду.

— Хорошо, — кивнул я.

— Вот этот сорт. — Он показал мне пакетик. — Похоже, во Франции такого нет. Единственный сорт, который я курю.

У него были манеры старого вояки, локти плотно прижаты к телу, подбородок опущен. Он использовал слова вроде «родстер», и это говорило о том, что он давненько уже не жил в Англии.

— Я намеревался сегодня откланяться пораньше, — сказал он. — Завтра трудный день. Анни, завтра начнем пораньше! — крикнул он натурщице.

— Хорошо! — откликнулась она.

— Можем перенести ужин на другой день, — предложил я.

— Нет необходимости. Вообще-то, откровенно говоря, я его с нетерпением ждал. — Он почесал крыло носа.

— Вы знакомы с месье Даттом? — спросил я. — Он обедает в «Пти-Лежьонер». Крупный седой мужчина.

— Нет, — ответил Бирд. И хмыкнул. Он отлично умел выражать таким способом свое отношение. В этот раз его хмыканье было легким и едва различимым. Я сменил тему, уходя от разговора о человеке с авеню Фош.

Бирд пригласил на ужин еще одного художника. Тот пришел около половины десятого. Жан-Поль Паскаль был красивым стройным мускулистым юношей, имевшим эдакий ковбойский вид, столь любимый французами. Его высокая сухощавая фигура резко контрастировала с плотной коренастой статью Бирда. Загорелый, с идеальными зубами, он был одет в дорогой синий костюм и галстук с вышивкой. Сняв темные очки, он убрал их в карман.

— Английский друг месье Бирда, — повторил Жан-Поль, пожимая мне руку. — Приятно познакомиться.

Его рукопожатие оказалось мягким и застенчивым, словно ему было стыдно за свой вид кинозвезды.

— Жан-Поль не говорит по-английски, — сообщил Бирд.

— Он такой трудный, — сказал Жан-Поль. — Я немножко говорю, но не понимаю, что говорят мне.

— Именно в этом и вся суть английского, — заметил Бирд. — Иностранцы могут донести до нас информацию, но англичане могут по-прежнему спокойно беседовать между собой без опаски, что их кто-то поймет. — Физиономия его оставалась серьезной, но он натянуто улыбнулся. — Но Жан-Поль все равно свой человек — художник. — Он обратился к парню: — Как прошел день, Жан-Поль?

— Работал, но не сказать, чтобы много сделал.

— Главное, не ленись, мой мальчик. Ты никогда не станешь великим художником, если не приучишь себя стараться.

— Ой, ну каждый идет своим путем, продвигается со своей скоростью, — возразил Жан-Поль.

— Твоя скорость слишком мала, — провозгласил Бирд и протянул Жан-Полю бокал шерри, даже не спрашивая, чего тот хочет. Жан-Поль обратился ко мне, желая объяснить свою кажущуюся лень.

— Трудно начать картину — и это факт! — потому что стоит только провести одну линию, и ты обязан подгонять все последующие мазки под нее.

— Чушь, — сказал Бирд. — Начать проще всего, несколько сложней, хотя вполне терпимо, продолжать, но трудно — чертовски трудно! — закончить.

— Как любовную связь, — заметил я. Жан-Поль рассмеялся, Бирд вспыхнул и почесал нос.

— Ай, работа и женщины несовместимы. В молодости женщины и свободный образ жизни весьма привлекательны, но с возрастом женщины лишаются красоты, а мужчины остаются без должной квалификации. Результат — нищета. Поинтересуйтесь об этом у вашего приятеля месье Датта.

— Вы друг месье Датта? — удивился Жан-Поль.

— Я его едва знаю, — ответил я. — Расспрашивал Бирда о нем.

— Не задавайте слишком много вопросов, — предостерег Жан. — Он очень влиятельный человек. Поговаривают, он граф Перигор, из древнего рода, могущественный человек. И очень опасный. Он врач и психиатр. Говорят также, что широко использует ЛСД. Его клиника — самая дорогая в Париже, но он также закатывает и самые скандальные вечеринки.