Димка ушел, а я пнула ногой кресло и опять заревела. Потому что подозревала: Димка прав.

На вокзал я так и не поехала. Вышла на балкон и, закутавшись в плед, долго курила, зябко ежась. Стас…

Когда-то он был охранником моего мужа и очень скоро стал моим любовником. И смог убедить меня в том, что Вадим помеха нашему счастью, которую надо побыстрее устранить. Тогда я не видела другого решения, старательно подыскивая себе оправдания. Я любила Стаса и хотела быть с ним, этого оказалось вполне достаточно, чтобы все остальное перестало иметь значение. Мой муж погиб, а в тюрьму отправился невиновный. Счастье, о котором я так мечтала, длилось недолго. Стас уехал с деньгами Вадима, оставив меня разбираться с собственной совестью. Я была уверена, что никогда его больше не увижу, и худо-бедно научилась жить без него. А потом он вновь объявился, к тому моменту став преуспевающим бизнесменом и успев жениться на богатой наследнице. А в моей жизни появился Славка, хороший парень, которому встреча со мной счастья не принесла. То ли Стас действительно все эти годы думал обо мне, сожалея, что напутал с призами, предпочтя моей большой любви увесистый мешок с баксами, то ли его просто раздражал тот факт, что я сорвалась с крючка, как любит выражаться сестрица, но мы снова оказались в одной постели. И снова счастье было недолгим. Теперь возникло сразу два препятствия: Настя, жена Стаса и Славка. Правда, в этот раз казалось: обойдется без смертного греха, но и тут вышло иначе. Настя, узнав о том, что Стас собирается с ней развестись, наглоталась снотворного и попала в больницу, а Славка решил выступить в роли моего спасителя и способ нашел самый действенный. В результате Стас чудом остался жив после автоматной очереди киллера, которого ищут до сих пор, и с тяжелым ранением был доставлен в больницу «Скорой помощи», где в тот момент находилась Настя. Застав ее возле постели Стаса, после операции еще не пришедшего в сознание, я поспешила уйти. Может, потому, что очень хорошо знала, как больно потерять того, кого любишь. А может, была еще причина. За грехи приходится платить. Иногда слишком дорого.

Кое-как пережив ту ночь, я вскоре вновь оказалась в его палате. То есть в палату меня Настя не пустила, ее, кстати, оттуда тоже попросили, и она устроилась в коридорчике рядом с заветной дверью, где, собственно, мы и столкнулись. Настя мне всегда казалась похожей на испуганную птичку, было в ней что-то трогательное, детски-наивное. Но не в тот вечер. Завидев меня в коридоре, она решительно шагнула мне навстречу.

— Что вам здесь нужно? — спросила тихо и вроде бы даже спокойно, но спокойствие это меня не обмануло, чувствовалось, что девушка готова сорваться на крик в любой момент. Конечно, не ее криков я боялась. Я слишком хорошо знала, что она испытывает в тот момент, и снова явились непрошеная жалость и чувство вины. — Это из-за вас он едва не погиб. Вам что, мало? Оставьте его в покое.

И Стас, и я тянули лямку былого предательства, у каждого оно было свое, но сути это не меняло, и вся последующая жизнь стала искореженной, поломанной, одна беда цеплялась за другую, и конца этому не предвиделось. Проще было искупать свои грехи в одиночестве, чтоб не видеть, как страдает другой. Но сил поступить мудрее и правильнее у меня не имелось. Знать, что он рядом, и не видеть его — чересчур трудная задача. И я уходила и возвращалась вновь, а Настя вновь поджидала меня в коридоре. Моя нерешительность прибавляла ей сил, а ее постоянное пребывание возле Стаса давало надежду, что он вернется к ней, непременно вернется, по крайней мере, она пыталась меня в этом убедить. А я не хотела верить, и вместе с тем сомнение росло, а с ним росла убежденность — все логично, все так, как должно быть. Потом я отправилась за матушкой, а вновь оказавшись в родном городе, узнала, что он выписался из больницы и уехал в Питер. Это был удар ниже пояса, от которого оправиться трудно, если вообще возможно. Зато вместе с болью я чувствовала нечто вроде смирения перед мировой гармонией, где каждый грех наказан, грешник повержен и справедливость торжествует. Стас, должно быть, решил, что наше недолгое воссоединение вовсе не заслуживало, чтобы ради него стоило рисковать жизнью. Обвинять его в этом мне бы и в голову не пришло. В конце концов, он жил без меня несколько лет вполне счастливо, и ничто не мешало продолжить в том же духе. Мне в этом смысле было куда хуже. Как я ни старалась, а без него жизнь моя представлялась не то чтобы совсем скверной, скорее малопривлекательной. Но подобные ощущения давно сделались для меня привычными, и эти долгие три недели я не помышляла встречаться со Стасом ввиду бесперспективности подобных встреч. И вдруг этот телефонный звонок. Теперь я была уверена, что, находясь в больнице, он ждал меня, простив мне мои слова, сказанные не иначе как в беспамятстве во время нашей ссоры. Злые, глупые и беспомощные слова, которые я никогда бы не решилась повторить. И то, что в больницу я не пришла, он расценил как мое твердое намерение расстаться с ним раз и навсегда. В общем, выходило, что в своем бедственном положении виновата я сама. И стоит мне сесть в поезд, встретиться с любимым — и вот оно, счастье. Бери и радуйся.

Если бы не Димкино замечание, я бы сейчас двигала в северно-западном направлении под стук колес, рисуя картинки нашей встречи одна другой радостнее. Вместо этого я куталась в плед, приканчивая энную по счету сигарету, а никакими радостными картинками даже не пахло, если и являлись картины, то все как на подбор — безрадостные. Потому что Димка прав, Стас никогда бы не уехал, будь он уверен в том, что я ему нужна. В отличие от моего мира, в его все предельно просто и ясно: коли ты любишь человека, значит, должен быть с ним; если при этом кому-то не поздоровится, что ж, тем для них хуже. Значит, лежа на больничной койке, он увидел всю маету и беспросветность наших отношений, в которых было очень много боли и мало радости, и решил, что вполне обойдется без всех этих драм. А мое появление в Питере будет незапланированным актом в затянувшейся пьесе, где все уже сказано и сыграно, в актерах куража нет и зрители скучают.

Я невесело рассмеялась, разглядывая двор в свете одинокого фонаря у соседнего подъезда, но тут накрапывающий до того холодный, как и положено глубокой осенью, дождь вдруг разошелся и погнал меня с балкона. Я легла на диван, зарылась лицом в подушку и вдоволь наревелась. Польза от этого была безусловная, впервые за долгое время я уснула и проспала как раз до того момента, когда нужно было приступать к своим обязанностям, заботясь о чистоте родного города.

Дождь хоть и кончился, но небо было затянуто тучами. Низкими, грязно-серого цвета, что настроения не прибавило. На смену боли явилось сонное равнодушие, которое легко было передать словами из известной сказки: «Что воля, что неволя — все равно».

Закончив работу, я решила навестить маму, выполнить дочерний долг, чтобы оставшееся время вдоволь предаваться тоске, лежа на родном диване. На маму скверная погода действовала всегда одинаково, ее критическое отношение к миру увеличивалось в геометрической прогрессии, она бодро помыкала несчастной сиделкой, находя в ней все новые недостатки, и разъясняла ее обязанности, начисто забыв о правах.

Мама милостиво меня поцеловала, а потом начала приглядываться, хмурясь и поджимая губы.