Католическая церковь, в моем представлении, больше похожа на церковь: снаружи белая, распятие на алтарной части и великое множество витражей. Эта же оказалась совсем другой, за исключением двух рядов скамеек со спинками, доходивших до алтаря. У подножия алтаря стоял гроб, и в нем лежал Хейден. Наверное, тоже в костюме.

К тому времени, как мы оказались внутри, церковь была практически заполнена. Рейчел тут же присоединилась к своим друзьям, паршивка, и нам с мамой пришлось вдвоем расхаживать по проходу, пытаясь отыскать свободные места. Несколько первых рядов занимали родственники Хейдена – я увидел его родителей и старшего брата Райана, а также некоторых тетушек, дядюшек и их отпрысков, которых помнил с тех пор, когда приходил в дом Хейдена на праздники. Поскольку у нас в семье Рождество не отмечали, Хейден приглашал меня к ним на десерт, подававшийся после того, как они заканчивали разворачивать подарки и съедали большой изысканный обед. Хейден всегда был благодарен мне за визит, поскольку это давало ему возможность поскорее улизнуть из-за стола. Его мать без устали следила за тем, сколько он ест, и на Рождество бедняге приходилось особенно туго. Стоило ему мельком посмотреть на второй кусок пирога, и она тут же пронзала его взглядом: «Он так уж нужен тебе, Хейден?» Но Хейден никогда не огрызался в ответ. Он был не такой. Он был готов на все, лишь бы сохранить мир и спокойствие. Его семья была его недостойна.

За ними сидели неприятные богачи из восточной части города и их не менее отвратительные дети, друзья Райана; они долгие годы издевались над Хейденом, зачастую по указке брата. Они не сомневались, что жизнь у них всегда будет беспечной, как сейчас. Богатые тупицы? Вроде Джейсона Йодера, нанимавшего репетиторов, которые помогали ему справляться со сложными предметами. Девочки, подобные Стефани Кастер, с исправленными носами и персональными тренерами, были бы хороши и без того, но в результате все казались на одно лицо. То есть они были еще милыми, не поймите меня неправильно, но уже не так, как прежде. Я впал в ярость, увидев их, сидящих стайкой и делающих вид, что они безмерно огорчены, хотя все это отчасти было их виной. Как получилось, что я до такой степени чувствовал себя не в своей тарелке на похоронах лучшего друга?

Мама положила руку мне на плечо. Ее тяжесть успокаивала; я был рад, что не один здесь.

– Мы найдем себе где-нибудь местечко, солнышко. – Она направила меня вглубь помещения, на одну из скамеек рядом с дверью. – Я знаю, тебе хотелось бы сидеть поближе, но они скоро начнут, а мест больше нигде нет.

Кивнув, я велел себе разжать кулаки.

– Тебе придется найти Рейчел – она организует вам отъезд домой, хорошо? Мне так жаль, – добавила она.

– Конечно. – Меня это ничуть не удивило – мама всегда либо уходила из дома очень рано, либо возвращалась поздно. Когда отец бросил нас, она начала учиться по вечерам, чтобы стать фельдшером, а поскольку в больнице не хватало персонала, брала как можно больше сверхурочной работы; тем более что папаша не торопился выписывать ей чеки. Дела у нас обстояли не так уж плохо, говорила она Рейчел и мне, но нам не удавалось откладывать на черный день. Не то что тем, кто занимал первые ряды…

Церковь все больше заполнялась, а я ерзал, пытаясь устроиться поудобнее на деревянной скамье. Служба должна была начаться четверть часа назад, но люди продолжали входить. Так-то вот: у парня был один-единственный близкий друг, а на его похоронах яблоку негде упасть.

Он бы отнесся ко всему этому с ненавистью, не сомневался я. И сидел бы здесь, на задних рядах, со мной.

Мне было жарко. Под блестящим костюмом меня начинал прошибать пот, хотелось чесаться. Подумалось, а не слинять ли? Но я был заперт, словно в капкане. Мама заняла место с самого краю, чтобы уйти, когда ей будет нужно, никому не мешая. А с другой стороны от меня восседала, пригвождая меня к скамье, случайная женщина в ярком цветастом платье, хотя вроде на похороны положено надевать черное. Вид у нее был такой, будто она заявилась на дебильную вечеринку в саду.

Мне опять захотелось кого-нибудь ударить, и я попытался сосредоточиться на чем-то, чтобы успокоиться. И наконец прислушался к музыке, лившейся из громкоговорителей – органа здесь не было. Песню я не узнал: что-то вроде фоновой музыки, типичной для «Нью Эйдж» – тягучие, умиротворяющие звуки флейт. Это тоже взбесило бы Хейдена. Я стал гадать, не включил ли он в свой плейлист песню, которую хотел бы слышать на собственных похоронах, и если да, то какую? И я решил, что скорее всего это старая песня группы Arcade Fire из альбома «Funeral» [1]. Нам обоим нравилась Arcade Fire. Мы даже смотрели вручение премии «Грэмми», когда их альбом признали Лучшим альбомом года, хотя в последний раз мы испытали интерес к этому шоу чуть ли не в младенчестве.

Спустя еще десять минут священник ступил к алтарю. И начал бубнить что-то о трагедии потерять столь молодого человека – сплошные банальности и эвфемизмы и ни слова о том, что действительно произошло. Я безумно разозлился и стал таращиться прямо перед собой в затылки людей впереди. Сидящая за несколько рядов от меня девица с длинными светлыми волосами и темными прядями в них склонила голову на плечо какого-то долговязого хипстера. Я не узнал ни ее, ни его, по крайней мере со спины. И подумал, что ее волосы забавным образом подходят для похорон, не то что соседкино платье.

Когда начали молиться, мама поцеловала меня в макушку со словами «Мне пора» и удалилась так тихо, как только позволили ей клоги медсестры. Я ужасно расстраивался, что она столько часов работает на ногах и дома ей часто приходится принимать ножные ванны. Несколько месяцев тому назад, когда мне исполнилось пятнадцать, я хотел было подрабатывать после школы, но она лишь рассмеялась:

– Давно канули те времена, когда подростки могли получить работу в молле, – сказала она. – Половина мамаш, знакомых мне по родительскому комитету, сами работают в «Гэпе». Так что шансов у тебя никаких, ребятенок. И потому продолжай учиться. А я обращусь к тебе за помощью, когда выйду на пенсию.

Она шутила, но лишь отчасти. Я знал, что в школе были дети, чьи мамы работали официантками в «Оливковом саду» или продавали косметику и драгоценности из своих восточных подвалов, делая вид, что занимаются этим забавы ради, словно им не нужна была помощь, хотя бы поначалу, если они хотели жить в этом районе. С тех пор как закрылся завод «Либерти эпплайнс», грань между богатыми и теми, кто с трудом сводил концы с концами, стала размытой. Было очень мило с маминой стороны, что она, по крайней мере, ушла на работу позже; и я пытался помнить о том, что не надо сердиться на нее за то, что она оставила меня здесь одного.

После молитв священник попросил сказать что-то о покойном.

– Каждый, кто хочет высказаться, каждый, кто хочет поделиться… – не слишком связно обращался он к присутствующим. Возникла неловкая пауза. Наконец встал отец Хейдена. Я не мог смотреть на него, на то, как он плакал, словно потерял нечто очень ценное, ведь я знал правду о нем – что он торчит на работе, либо путешествует, либо встречается с женщиной, которая сопровождает его во всех деловых поездках и с которой – Хейден знал это – он спит.