дверь», сохраняя верность мечтам своей юности, чтобы попытаться обыграть общество по правилам его же игры. Альберт слушал с живым интересом. Эти идеи, конечно же, были вдохновлены призывами из мятежных песен вечно юного анархо-панка, их любимого стиля, которому Андреа до сих пор хранил непоколебимую верность: «Если ты трудоустроишься, ты можешь стать агентом и содействовать революции на своем рабочем месте»[1]. Теперь, увлеченно листая в самолете заманчиво пахнущие, свежеотпечатанные страницы подаренного бестселлера, Альберт начинал понимать, чем данный текст был так важен для Андреа. В разные периоды с ними бок о бок трудились и проводили годы своей жизни некоторые ветераны легендарного движения Рабочей автономии. Они оба прониклись самым искренним уважением в особенности к Пьеро из Турина, бывшему рабочему ФИАТа, и Джиджи из Генуи, страстному стороннику «социальных центров», этих самоуправляемых объектов городской недвижимости, оккупированных крайне левой молодежью. Уважение эти люди вызывали своими здравыми суждениями и личной харизмой. С ними легко работалось, они неутомимо переносили тяготы жизни, смешно шутили и порой высказывали мнения, которые словно бы проливали свет на суть некоторых явлений в новейшей истории Италии, да и всей Европы. Тони Негри был одним из главных идеологов их движения, а новая книга стала его своеобразным программным манифестом для наступившего века. Отталкиваясь от известной ленинской работы об империализме, Негри утверждал, что на деле Ленин отвергал в ней не столько саму возможность образования финансовым капиталом единого картеля ради абсолютной власти над миром, сколько невозможность активного противодействия революционной партии этому процессу. Выходило так, что чуть ли не главной целью Октябрьской революции в России на самом деле было предотвратить как раз то состояние, в котором наш мир оказался сейчас, с наступлением нового тысячелетия. По словам Негри, Ленин хорошо знал, что, если не произойдет мировой коммунистической революции, то на земле сложится именно наш теперешний порядок, который сам он предлагал называть Империей, пытаясь как можно красноречивее и убедительнее описать его юридические и социальные аспекты с разных сторон. Особое место в нем он отводил роли нематериального труда и занятого в нем большинства мирового населения, которое он относил к классу «социальных рабочих», потому что в наше время внутрифабричные отношения между трудом и капиталом вышли за пределы цеха и распространились на весь социальный аппарат. Основными характеристиками нового общественного класса автор называл мобильность, гибкость и высокий уровень знаний. Сам-то Альберт в девяностых занимался большей частью как раз откровенно материальным, физическим трудом, поэтому его шибко заинтересовал этот социологический анализ, как, впрочем, в данное время его интересовало все в таинственной и манящей общественной жизни, из которой он столь плотно и надолго выпадал. По определению Негри, в то время, когда Альберт работал на сборочном конвейере крупного завода, да и потом, в кустарном цеху мелкой фабрики, где он собирал рекламные световые коробы, он принадлежал к старой категории неквалифицированных «массовых рабочих». Эта категория уступила сейчас центральное место в глобальной экономике тем самым «социальным рабочим», занятым по его расплывчатому определению в сфере коммуникаций, лингвистики и производства аффектов. За «массовыми рабочими» Негри признавал важную историческую роль – на протяжении шестидесятых и семидесятых им удалось повысить социальную значимость класса трудящихся, поднять стоимость рабочей силы и добиться существенных монетарных уступок от капиталистов в виде зарплат и социальных пособий. Именно «массовые рабочие», в качестве базиса, в экономике и всевозможные «шестидесятники», в качестве надстройки, в культуре вызвали смену экономической парадигмы, породив наше постиндустриальное настоящее. Ведь даже Советский Союз, по мнению Негри, развалился исключительно по причине противодействия советских рабочих тоталитарной дисциплине, навязанной им «диктатурой бюрократии». И это внушало автору очередной повод для оптимизма. Без шестидесятников все оставалось бы как прежде, потому что правящие классы вполне устраивали нормы прибыли индустриального прошлого. Но с тех пор интеллектуальный, нематериальный и коммуникативный труд превратился в основной источник прибавочной стоимости, оттеснив промышленное производство товарной продукции. Альберт поймал себя на мысли, что ему очень интересно было бы поработать в такой новой сфере и попытаться найти себе там место. Еще одной особенностью нового мирового порядка Негри считал его глобальный и равномерно распределенный характер, что в потенциале подразумевало возможность стратегических подрывных действий буквально в любой точке земного шара. То есть, проще говоря, он полагал, что в отличие от времен Ленина и Троцкого, сейчас уже не было необходимости свергать власть мирового картеля капиталистов в Берлине, Лондоне или Вашингтоне – благодаря глобализации, прорыв системы можно было осуществить из любой глуши, вне зависимости от части света или полушария. Многое в этой книге было спорным, неожиданным, но в то же время подкупающе свежим. Заканчивалась книга самым настоящим гимном политическому активизму. Именно в фигуре современного активиста в маске и капюшоне, расклеивающего листовки или торжественно возвещающего перед толпами агитационные лозунги через мегафон, он видел носителя народных чаяний глобального класса «социальных рабочих», агента биополитического производства и сопротивления силам постимпериалистической эксплуатации. Будущие восстания не требовали новых мучеников коммунистической борьбы, как ранее. Напротив, режиму Империи надо было противопоставить карнавальную насыщенность площадного хронотопа, подлинную радость бытия. Сегодня политический активизм должен быть позитивным, конструктивным и креативным. В эпилоге он сравнивал коммуниста двадцать первого века ни много ни мало со святым Франциском Ассизским! Этот необыкновенный человек, озаренный божественным откровением, роздал на ярмарке богатства своего отца беднякам и ушел жить в лесном гроте, босым и в рубище. Он понимал язык животных и птиц, общался с сестрицей-луной и братцем-солнышком. Люди потянулись за ним. Своей чистотой и кротостью он искупил и спас развращенный и коррумпированный Рим позднего Средневековья. Альберт, который много времени пробыл звонарем в старейшем францисканском монастыре, жившем по уставу основателя, в его родной Умбрии, в данный момент с жадностью выискивал в окружающей действительности любые сигналы или подсказки, способные предопределить его дальнейшую судьбу. Никакое другое сравнение не смогло бы пронять его сейчас так, как это. Подытоживая свой труд, Негри триумфально объявлял свою собственную благую весть, вымученную годами философских размышлений в вынужденной ссылке и тюремном заключении: преодоление национальных государств с их растворением в единой глобальной капиталистической империи открывает дорогу для торжества коммунизма как гуманного общества высшей справедливости. Альберт решил как можно тщательнее изучить этот парадоксальный, но многообещающий вывод, чтобы, если он подтвердится, примкнуть безымянным статистом к этому явно позитивному процессу и, раз на то пошло, отдать ему все свои моральные и душевные силы без остатка.

Города и годы… Москва… Ленинград… Вильнюс… Поштаун… Циньгун… Мотор-Сити… Орвьето… Сиена… Рим… Все произошло из праха… Одноклассники в красных галстуках… И ведь где-то они