– Прав, дедусь, – вздохнула. – Благодарна я.

– То-то же.

Мы проехали подъемный мост на гигантских железных цепях без какого-либо досмотра. Стража возле городских ворот вовсе отсутствовала. Лишь в караульной светил огонек, указывая на то, что за порядком здесь все-таки кто-то следит. Миновали несколько улиц окраины, не углубляясь к центру, и добрались до покосившегося двухэтажного дома. Просторного, но уж больно запущенного без любящей и мастеровой руки хозяина.

Крыша, как у лихого паренька картуз, была заломлена набок. Дверь, не закрываясь, повисла на ржавых сломанных петлях. Плетень лежал на заросшей малине, не доставая до земли лишь благодаря настырному кусту, который тянулся вверх вопреки всему, заодно подпирая хлипкую ограду.

– Кажется, Захарий не только торгует самогоном, но и сам не прочь к нему приложиться? – вырвалось у меня.

Дед Матвей хитро хмыкнул в бороденку:

– Ты девка умная, разберешься.

–Ага, – деваться-то некуда. Спрыгнула с повозки и чуть не упала, поскользнувшись на помойной жиже, разлитой на и без того разухабистой дороге. Просто блеск! Здесь кто живет, что подобное свинство творится прямо возле жилых домов? Осмотреться не получилось, солнце уже зашло за горизонт, и город постепенно укутывался в ночную тьму. Я отошла к траве, старательно вытирая об нее голые пятки.

Из кабака шум разносился по всей неосвещенной улице. Слышались мужские голоса, мат, хохот, пение. Стоял устойчивый запах перегара в радиусе ста метров. Окна заведения скупо проливали на дорогу немного света, которого хватало лишь на то, чтобы дойти до дома, не наступив в нечистоты.

Я сделала шаг в направлении кабака, но сухонькая ручка меня остановила, ухватив за локоть.

– Мы с тобой, девонька с другой стороны зайдем. Негоже тебе в таком виде пред честным народом показываться.

Ну да, ну да. Еще оскорблю взор благородных пьяниц и местных бомжей. Впрочем, дед Матвей, конечно же, прав. Полуголой не стоит дефилировать перед носом у разогретых алкоголем мужиков, особенно если они недостаточно воспитаны, чтобы уважать женский пол. Лучше уж с черного хода. Мы не гордые.

Старичок взял лошадку под уздцы и повел за дом. Там оказались хозяйственные постройки, тоже, как все здесь, запущенные. Распрягать животное дед Матвей не стал, лишь хорошенько привязал к шаткой перекладине.

– Как-нибудь уж потерпишь до утра, Красотка, – прокряхтел он, хлопая по шее серую клячу и отмеряя ей щедрую порцию овса, припасенного в телеге. – А то не ровен час позарится кто, я ж без тебя совсем пропаду.

Он трогательно извинялся перед лошадью за то, что не дает ей отдохнуть после долгого пути, и та понятливо кивала, кося лиловым глазом, не отрываясь от кормушки и ни на миг не переставая жевать.

– Ну, все. Теперь пошли тебя пристраивать, – наконец махнул рукой он мне и зашагал к дому.

Хотелось бы мне сказать, что сердце затрепетало в предвкушении новых приключений, или замерло, испуганной птицей, предчувствуя скорую встречу с возлюбленным. Но нет. И внутренние органы вели себя по-прежнему, и события развивались, противореча желанному сценарию.

Дверь черного хода, а вернее сказать «для своих» оказалась в гораздо лучшем состоянии, нежели парадная. Видимо, ею нечасто пользовались. С опаской перешагнув через грязный порог, ожидала увидеть помещение, наполненное дебоширами и выпивохами, а оказалась на маленькой пыльной кухоньке. Свет из общего зала свозь раскрытую дверь скудно освещал комнатку, в которой царил невероятный беспорядок. Всюду наставлена грязная посуда, валялись воняющие объедки и пустые бутылки, с потолка провисала паутина.

– Опустился мужик, да, – кряхтел дед Матвей, сгребая ладонью со стола слой пыли, – раньше как-то еще держался, а последнее время вообще пошел вразнос.

Прошаркал к освещенному входу в зал:

– Захарий! За-аха-ари-ий!

– Кто там? – В кухню ввалился здоровый бугай, почти полностью заслоняя собой дверной проем и падающий оттуда свет. Он долго вглядывался в темноту и соображал, кто же к нему пожаловал, пока наконец определил. – А-а-а! Матвей! Вот это сюрприз! Где же ты пропадал старый нелюдь? Я уж думал, ты давно окочурился.

Меня передернуло от громоподобного голоса и грубых слов. Но старика подобный прием не смутил.

– Да стар я уже для путешествий, редко бываю в городе. Вот приехал, дай думаю зайду, как обычно, угоститься первачком да заночевать у тебя в сарае. Пустишь?

– Отчего же не пустить. Спи, жалко, что ль. – Захарий со скучной миной почесал оголенную в распахнутом вороте волосатую грудь. – А чего не идешь к народу? С каких это пор по углам прячешься?

– Так дело у меня к тебе есть, – дед Матвей помялся. – Ты бы свечку принес, а?

– Принесу, раз уж надо.

Мужик надолго ушёл, а вернувшись с зажженным огарком, так и замер, обнаружив на своей кухне меня.

Мы уставились друг на друга, разглядывая с большим любопытством. Захарий оказался колоритной личностью. Под два метра росту, широченный в плечах, он напомнил мне сказочных богатырей, не хватало только на голове шишака со смешной пипочкой в навершии. Буйная бурая грива нечёсаных волос торчала во все стороны. Всклоченная борода с застрявшим в ней мусором, если и стриглась когда-нибудь, то исключительно на скорую руку, чтоб не мешала. Широкие скулы и крупный нос с горбинкой выделялись на фоне волосяной растительности и придавали облику некую ожесточенность. Густые черные брови и хмурые колючие глаза также не добавляли немолодому лицу привлекательности. Крестьянская рубаха оказалась заношенной настолько, что о первоначальном цвете оставалось только догадываться. О штанах, впрочем, можно было сказать то же самое. А сапоги, похоже, не снимались ни в какую погоду и постепенно разваливались прямо на ногах.

Первым отмер Захарий, недовольно сдвинув брови к переносице:

– А это что еще за пампушка? А, Матвей?

Как он меня назвал? Пампушкой? А как же мир, в котором поклоняются дамам с пышными формами? И снова я получается в пролете? Даже этому уроду не нравлюсь? Ну, все! Враг номер один для меня определен!

– Никак на старость лет решил гульнуть?

– Скажешь тоже, Захарий! – Старичок замахал руками. – Это и есть мое к тебе дело. Аней зовут.

Мужик шлепнул плошку со свечным огарком на стол и с отвращением сплюнул на пол:

– Борделя у меня здесь не будет. – Он уже повернулся к нам широченной спиной, чтоб уйти, как дед Матвей проворно преградил громиле путь отступления. Во дает! И не боится же.

– Как у тебя язык повернулся такое сказать, окаянный, – зашипел старик. – Девчонка в беду попала, помочь нужно, а ты… Эх, Захарий, Захарий, не таким я тебя знал, не таким.

– Тот Захарий давно умер, – буркнул мужик, но повернулся ко мне, снова недобро разглядывая. Он сложил руки на груди, и меня пробрал озноб: огромные кулачищи и мощные предплечья, перевитые веревками вен, внушали серьезные опасения, что если хозяину вздумается пустить в ход силу, то от бедной Анечки только мокрое место и останется.