Если бы у нас был доступ к оригинальным нецензурированным рукописям, нам достаточно было бы заполнить текстом пропуски. Но даже это потребовало бы от нас неимоверных усилий, ведь было очень сложно прочувствовать, что нужно добавить, отредактировать или дополнить в нетронутом тексте. Порой было сложно подобрать подходящие фразы и выражения.

Мы разделили работу на несколько этапов, начиная с короткой редактуры вымаранных существительных и местоимений и заканчивая страницами длинных описаний, которые в оригинале разделены на три части. На двух страницах описан допрос Мохаммеда на полиграфе, а третья — это стихотворение, написанное им в годы заключения. Повторить в точности текст было невозможно, ведь прошло более 10 лет с момента его написания. Мы договорились, что наша цель — восстановить сцены, которые подверглись цензуре, с максимальной точностью и честностью. Так, сначала Мохаммед воссоздавал эти сцены, а потом мы вместе их редактировали. Мы стремились сохранить стиль написания и повествования самого первого издания книги. Тем не менее нам пришлось сместить часть текста с начала пятой главы в конец первой, чтобы сохранить хронологию допросов.

В этом издании слова иногда выделяются темным. Так мы показываем, что в этих местах текст был восстановлен. Это сделано для тех, кто желает сравнить эту версию с самым первым изданием.

Это не очень заметно, но при сравнении двух изданий можно увидеть, что в некоторые сноски были внесены изменения. В первом издании они служили для двух целей. Во-первых, чтобы обратить внимание читателя на официальные документы, подтверждающие слова Мохаммеда. Во-вторых, чтобы поделиться с читателем догадками и слухами о том, что могло быть скрыто цензурой во время редакции книги. К счастью, эти слухи более не имеют никакого смысла, поэтому некоторые сноски были удалены. Те, которые остались, и те, которые были добавлены, отсылают к обширной документации, связанной с делом Мохаммеда.

Спустя пять лет после того, как я в первый раз получил на руки диск с отцензурированной версией рукописей Мохаммеда, я все еще пытаюсь понять весь масштаб и напряженность тех мучений. Они говорят во многом об отношении нашего государства к базовым правам человека. Каждый день я жил с этими рукописями, а теперь, к огромному счастью, и с самим их автором, и я понял, что «Дневник Гуантанамо» — это символ надежды и перемен.

Однажды вечером, спустя несколько недель после освобождения, Мохаммед стоял у задних ворот своего потрепанного дома на краю Сахары. Ему вспомнился вечер 20 ноября 2001 года, когда он попрощался с мамой и тетей. Он убеждал их, что вернется через несколько часов. После этого он сел в машину и направился в полицейский участок. Мы осознали, что прошло 15 лет с того дня. Я видел его в начале этого путешествия и в конце. И я вижу, что эти 15 лет были невыносимо тяжелыми для него.

Я чувствовал это много раз, пока мы работали над редакцией нового издания. Теперь Мохаммед дома. Его предназначение поведать свою историю миру исполнено этим изданием книги. Говоря не как редактор, а как житель Америки, я вижу, что еще очень многое должно быть сделано. Но Мохаммед сделал то, что должен был. Остальное за нами.

Каждый раз, когда в заливе Гуантанамо объявлялось штормовое предупреждение, я думал об одном и том же. Я воображал, как тюремный лагерь стирало ураганом, и все мы — заключенные и надзиратели — сражались бок о бок, чтобы выжить. Иногда я спасал много людей, иногда меня спасали, но всегда нам удавалось выжить, остаться невредимыми и свободными.

Именно об этом я мечтал 7 октября 2016 года, когда ураган «Мэтью» надвигался со стороны Карибского моря. По прогнозу, он должен был достичь Гуантанамо, поэтому командование лагеря решило перевести всех 70 заключенных в шестой лагерь. Он был самым безопасным на всей территории Гуантанамо. Мне сказали, что мои личные вещи могут не пережить ураган, поэтому я взял фотографии семьи, Коран и два диска с комедией «Два с половиной человека». Старший офицер, находившийся в тот момент во главе лагеря, весьма сочувствующий человек. Ему за 40 лет, он из Испании. Он смог передать мне свой проигрыватель, но тот сломался уже через несколько минут.

Снаружи моей камеры разгорелся спор между заключенным и охранниками. Они спорили о температуре в блоке, и мы прекрасно понимали, что этот спор бессмысленный. Но заключенного было уже не остановить.

— Вы, американцы, даже если бы я относился вам как к людям, вы бы все равно не уважали меня! — кричал он.

— Мы можем разобраться по-хорошему или по-плохому, — отвечали охранники.

Я старался не обращать внимания на их разговоры и всю ночь слушал сильный ветер, продувающий камеру насквозь. В это же время я мечтал об очередном драматичном побеге.

Здание было таким крепким, что я вообще не слышал звуков шторма. С самого утра по лагерю ходили слухи о заключенных, которых собираются увозить. По слухам, появился план, по которому меня должны были переселить к марокканцу Абдулу Латифу Назиру и алжирцу Суфьяну Бархуми. За последние несколько лет мы слышали уже столько слухов, которые так и остались слухами, что уже научились не верить им и не радоваться раньше времени. На этот раз все было иначе.

Днем меня ожидала интересная новость. Главным в лагере была назначена новый офицер. Она только заступила на пост, и я еще не успел повидаться с ней. Она прошла мимо моей камеры, посмотрела на меня и широко улыбнулась. Такую улыбку я не видел уже очень много лет.

— Вы же знаете, что скоро уезжаете отсюда? — сказала она. — Это было лучшее из возможных знакомств с новой Организацией исламского сотрудничества: я заступаю на пост, а вы уезжаете домой.

Меня перевели в другой блок. Я встретился с представителями Международного комитета Красного Креста, которые официально заявили, что меня должны доставить домой. Правительство Соединенных Штатов дрожит от одного только упоминания об освобождении заключенных, поэтому они используют слова «доставлять» и «переставлять», как будто мы посылки или беженцы. Язан, представитель Иордании, которого я знал по предыдущему составу делегации МККК, спросил, согласен ли я на перевозку в Мавританию. Я ответил, что согласен на любую предложенную перевозку, процитировав название известной песни «Куда угодно, лишь бы подальше отсюда». На следующий день мои адвокаты Нэнси Холлендер и Тереза Дункан позвонили мне из Соединенных Штатов, чтобы подтвердить новость. Только после этого я смог сказать себе: «Теперь это официально, я покидаю эту тюрьму после стольких лет боли и унижения».

— Завтра у вас «Золотая встреча», — сказала офицер, когда я вернулся в камеру после телефонного звонка. Она все еще улыбалась.

«Золотая встреча» проходит в «Золотом доме» — здании, построенном для допросов. Поначалу допросы были не такие уж и плохие по меркам Гуантанамо. Мы отвечали на всевозможные вопросы ФБР, ЦРУ и американской службы разведки. Но в 2003 году здание отремонтировали и стали использовать для пыток, как «Коричневый дом» и «Желтый дом». Именно в этом «Золотом доме» я, закованный в наручники, провел множество бессонных ночей, дрожа от холода. Я поедал бесчисленное количество сухих пайков и слушал гимн США раз за разом. Кусты вокруг здания разрослись так, что старый лагерь «Дельта-3» стал больше похож на кладбище. От блока «Ромео», в котором я провел последние дни перед инсценированным похищением, остались одни кирпичи. Все было старое, ржавое и грязное. Чем-то напоминало обстановку после урагана из моих фантазий.