должны сделать следующий шаг, однако это будет шаг назад. Спросим себя, что, собственно говоря, является опасным, чего боится человек в таких ситуациях опасности? Очевидно, не ущерба, о котором можно судить объективно и который психологически мог бы совершенно ничего не значить, а того, что причиняется им в душевной жизни. Рождение, например, прообраз нашего состояния страха, само по себе вряд ли может рассматриваться как ущерб, хотя опасность повреждений при этом есть. Существенным в рождении, как и в любой ситуации опасности, является то, что в душевном переживании оно вызывает состояние высоконапряженного возбуждения, которое воспринимается как неудовольствие и с которым человек не может справиться путем разрядки. Назвав состояние, при котором усилия принципа удовольствия терпят неудачу, травматическим фактором, мы приходим через ряд «невротический страх – реальный страх – опасная ситуация» к простому положению: то, что вызывает боязнь, предмет страха, – это каждый раз появление травматического фактора, который не может быть устранен действием принципа удовольствия. Мы сразу же понимаем, что благодаря наличию принципа удовольствия мы застрахованы не от объективного ущерба, а только от определенного ущерба нашей психической экономии. От принципа удовольствия до инстинкта самосохранения долгий путь, многого не хватает для того, чтобы их цели с самого начала совпадали. Но мы видим также кое-что другое: возможно, это то решение, которое мы ищем. А именно: здесь везде речь идет об относительных количествах. Только величина суммы возбуждения приводит к травматическому фактору, парализует работу принципа удовольствия, придает ситуации опасности ее значение. А если это так, если эта загадка устраняется таким прозаическим образом, то почему не может быть того, чтобы подобные травматические факторы возникли в душевной жизни независимо от предполагаемых опасных ситуаций, при которых страх пробуждается не как сигнал, а возникает заново на ином основании? Клинический опыт с определенностью подтверждает, что это действительно так. Только более поздние вытеснения открывают описанный нами механизм, при котором страх пробуждается как сигнал какой-то более ранней ситуации опасности; первые и первоначальные из них возникают прямо при встрече Я со сверхсильным притязанием либидо из травматических факторов, они заново образуют свой страх, хотя и по прообразу рождения. То же самое можно отнести и к развитию страха при неврозе страха из-за соматического нарушения сексуальной функции. То, что это само либидо, превращенное при этом в страх, мы не будем больше утверждать. Но я не вижу никаких возражений против признания двоякого происхождения страха, то как прямого следствия травматического фактора, то как сигнала о том, что возникает угроза повторения этого фактора.

Уважаемые дамы и господа! Вы, конечно, рады тому, что вам не придется более ничего выслушивать о страхе. Но это дела не меняет, ибо дальнейшее не лучше того. Я намерен сегодня же ввести вас в область теории либидо, или теории влечений, где тоже, кажется, появилось кое-что новое. Не хочу сказать, что мы достигли здесь настолько больших успехов, чтобы стоило прилагать усилия для усвоения всего этого. Нет, это такая область, где мы с трудом ориентируемся и достигаем понимания; вы будете лишь свидетелями наших усилий, и здесь мне тоже придется вернуться, кстати, к тому, о чем я говорил раньше.

Теория влечений – это, так сказать, наша мифология. Влечения – мифические существа, грандиозные в своей неопределенности. Мы в нашей работе ни на минуту не можем упускать их из виду и при этом никогда не уверены, что видим их ясно. Вы знаете, как обыденное мышление объясняет влечение. Предполагается гораздо большее количество разнообразных влечений, чем это нужно: влечение к самоутверждению, подражанию, игре, общению и многие им подобные. Их как бы принимают к сведению, дают каждому из них выполнять свою функцию и затем опять их отстраняют. Нам всегда казалось, что за этими многочисленными мелкими заимствованными влечениями скрывается нечто серьезное и могущественное, к чему мы желали бы осторожно приблизиться. Наш первый шаг был весьма скромным. Мы сказали себе, что, вероятно, не запутаемся, если для начала выделим два основных влечения, вида влечений или группы влечений по двум большим потребностям: голод и любовь. Как бы ревностно мы ни защищали в иных случаях независимость психологии от любой другой науки, здесь мы все-таки находимся в плену незыблемого биологического факта, согласно которому отдельное живое существо служит двум намерениям, самосохранению и сохранению вида, кажущимся независимыми друг от друга, которые, насколько нам известно, пока еще не сведены к единому источнику и интересы которых в животной жизни часто противоречат друг другу. Мы как бы занимаемся здесь собственно биологической психологией, изучаем психические явления, сопровождающие биологические процессы. В качестве примеров этого рода в психоанализе представлены «влечения Я» и «сексуальные влечения». К первым мы причисляем все, что относится к сохранению, утверждению, возвышению личности. В последние мы вкладывали то богатство содержания, которого требует детская извращенная сексуальная жизнь. Познакомившись при изучении неврозов с Я как с ограничивающей, вытесняющей силой, а с сексуальными стремлениями как с подвергающимися ограничению и вытеснению, мы полагали, что нащупали не только различие, но и конфликт между обеими группами влечений. Предметом нашего изучения сначала были только сексуальные влечения, энергию которых мы назвали «либидо». На их примере мы попытались прояснить наши представления о том, что такое влечение и что ему можно приписать. Таково значение теории либидо.

Итак, влечение отличается от раздражения тем, что оно происходит из источников раздражения внутри тела, действует как постоянная сила и что человек не может спастись от него бегством, как это можно сделать при внешнем раздражении. Во влечении можно различить источник, объект и цель. Источником является состояние возбуждения в теле, целью – устранение этого возбуждения, на пути от источника к цели влечение становится психически действенным. Мы представляем себе его как определенное количество энергии, которое действует в определенном направлении. Этому действию дано название «влечение» (Trieb). Влечения бывают активными и пассивными; точнее было бы сказать: есть активные и пассивные цели влечения; для достижения пассивной цели тоже нужна затрата активности. Достигаемая цель может быть в собственном теле, но, как правило, включается внешний объект, благодаря которому влечение достигает внешней цели; его внутренней целью остается всякий раз изменение тела, воспринимаемое как удовлетворение. Придает ли отношение к соматическому источнику какую-либо специфику влечению и какую, остается для нас неясным. То, что влечения из одного источника примыкают к таковым из других источников и разделяют их дальнейшую судьбу и что вообще удовлетворение одного влечения может быть заменено другим, это – по свидетельству аналитического опыта – несомненные факты. Признаемся только, что мы не особенно хорошо понимаем их.