перегнулся через борт и разглядел в холодной синеве неподвижное продолговатое тело огромной рыбы, выставившей морду из воды.

– Это что, – спросил он оказавшегося рядом барда, – кит?

– Китовая акула, – отозвался Вильям, из-под ладони глядя на морского великана.

– Дохлая?

– Живая. Спит. Моряки зовут их баскингами. Это по-английски значит «греющаяся» или вроде того. Повезло нам – в это время года их нечасто увидишь.

– Точно, – Яльмар посмотрел на барда с уважением. – Они на глубину зимой уходят.

– Зачем?

– А Хёг их знает. Тоже спать, наверное. А по лету любят греться этак вот, на солнышке. Знатная зверюга, жалко только несъедобная. Ладно, посмотрели и будет. Вёсла на воду, ребята! Подналяжем, эхой! Завтра, если доберёмся до пролива, повернём на запад.

Он оглянулся на барда.

– Где тебя высадить, рифмач?

Вопрос был более чем своевременный. Они прошли и Халл, и Сандерленд, заливы Ферт-оф-Форт и Мори-Ферт. Остались позади Монтроз и Абердин, и все другие земли скоттов. Британия была не бесконечна; острова Оркнейского архипелага были последним местом, откуда можно было возвратиться в Лондон без особого труда, а дальше к северу, на острова Шетландии, Яльмар заходить не собирался.

Вильям долго молчал. Взглянул на травника. Потупился.

– Нигде не надо, – наконец проговорил он. – С вами я хочу. Возьмёте?

Жуга нахмурился.

– Это ещё зачем?

– Вильям, – сурово сказал варяг, – хватит ерунду болтать. Мы не шутки шутим, мы не знаем, чем всё кончится.

– Чем бы ни кончилось, – ответил тот, – я должен знать, что будет. А иначе не успокоюсь. Вы ведь всё равно потом обратно поплывёте. Рано или поздно, но поплывёте. А здесь мне какой резон сидеть? Кто меня зимой в Англию повезёт?

Вильям умолк. Однако ответа не последовало, и бард почувствовал, что должен ещё что-то сказать, как-то выразить свои чувства.

– Я… Ты понимаешь, Лис, за эти месяцы, которые с вами, я больше написал, чем до того за пять лет. Возьмите с собой, лишним не буду. Честное слово!

Яльмар и Жуга переглянулись. Варяг поскрёб в затылке, плюнул в воду и рассмеялся, оскалив жёлтые зубы.

– Ну, умён, собака! Как всё ловко рассчитал. Что скажешь, Лис?

– А что я могу сказать? – развёл руками травник. – Не бросать же его за борт. Придётся взять. Вдруг и впрямь чего хорошее напишет да прославится.

Варяг кивнул:

– Придётся. В конце концов, недаром мудрые говорили:

Знает лишь тот,

кто много

объездил земель,

чем другие живут,

что у них на уме,

что у них на душе.

Он сделал паузу и смерил барда взглядом.

– Ладно, Хёг с тобой. Пойдёшь с нами. Глядишь и сделаем из тебя настоящего викинга. Садись за весло. Только, чур, потом не стонать!

– Не буду!

Вильям уселся на скамью, сменяя Бранда, сбросил плащ, свернул его и подложил под себя. Поплевал на ладони и взялся за весло. Жуга расположился рядом. Некоторое время они гребли молча, покуда не втянулись в общий ритм. Весло запело тонким скрипом в шорохе воды, бард задышал ровнее, снова стал глядеть по сторонам. Взгляд его задержался на Кае. Вильям покраснел и отвёл глаза.

– Жуга, скажи мне: кто он, этот Кай? Почему он… так?

Травник задержал весло и пропустил гребок. Некоторое время смотрел, как скатываются капли со сверкающей на солнце лопасти. Вздохнул и вытер пот со лба.

– Трудно сказать, – наконец ответил он. – Он так привык, он… Он другой. Я сам до сих пор никак не разберусь, кто он. И не нам всё это исправлять.

– Но я не понимаю. Весь этот маскарад – зачем это ему было нужно?

Жуга пожал плечами:

– Есть многое на свете, друг Вильям, что и не снилось нашим мудрецам. Всего понять нельзя. Взять, к примеру, дерево. Ты можешь его понять? Не можешь? То-то и оно. Но ведь от этого дерево не перестаёт быть деревом! Ты его принимаешь таким, как оно есть. Так же и здесь. Не пытайся его понять. Просто прими. И пусть он будет.

Он умолк и некоторое время грёб в молчании. Кай, казалось, почувствовал, что говорят о нём, и оглянулся. Вильям ощутил неловкость. Жуга меж тем заговорил опять:

– Обычно люди не глядят по сторонам. Кто не такой, как мы, кто отличается, тот как бы и не человек. Мы не привыкли думать по-другому. Мы их боимся, потому что не знаем, чего от них можно ждать.

– А чего от них можно ждать? – спросил Вильям, буравя взглядом спину Кая.

Жуга промолчал.

* * *

На девятый день ветер усилился. На море заштормило. Кнорр Яльмара, зажатый в узком горлышке пролива Пентлед-Ферт, оказался между молотом и наковальней. С правого борта возвышались берега Оркнейских островов, с левого – более пологие, но от этого не менее опасные Британские земли. Здесь были камни, Яльмар предпочёл не рисковать и вслед за ветром развернул кнорр на северо-восток, в проливы между островов. Свистел ветер, волны с шумом били в скалистые берега. Качало всё сильней, повалил снег. Яльмар некоторое время задумчиво смотрел на море, потом повернулся к Жуге:

– Слышь, Лис. Погода портится.

– Я вижу. Что ты предлагаешь? Переждать на берегу?

Яльмар скептически хмыкнул и дёрнул себя за бороду. Взглянул на небо.

– В такой свежак на берег? Даже не мечтай – днище расколошматим. Петтландсфьорд не шутит. Есть у меня другая мысль: если ветер не утихнет, двинем на Стронсей – это севернее, у меня там брат живёт. Там заливчик. Отдохнём денёк-другой в тепле, дальше видно будет. Что скажешь? Одобряешь, нет?

– Ну, хорошо, если не надолго. А он нас не прогонит, такую ораву?

Яльмар в ответ на это только рассмеялся.

Ветер им благоприятствовал. Воспользовавшись этим обстоятельством, мореходы обогнули с востока остров Лошадиный [62] и к вечеру бросили якоря у берегов Стронсея. Остров был холмистый, с белыми проплешинами запорошённых снегом лугов и верещатников, с редкими колками леса. Гавань оказалась мелкой, но с пологим дном, удобная для скандинавских кораблей. При появлении кнорра на берег высыпали люди, большей частью вооружённые и решительно настроенные, но когда Яльмар сумел докричаться до них сквозь свист ветра, тишина на берегу сменилась радостными криками. Вскоре кнорр объединёнными усилиями вытащили на берег, мореходы принялись сгружать тюки и бочки, а братья сдавили друг друга в объятиях. Торкель оказался похож на Яльмара – такой же сильный и светловолосый, только плотнее и шире в плечах. Оседлая жизнь мало на нём отразилась, разве что живот заметно выпирал.

– Давненько тебя не было, давненько! – гудел он, хлопая