смолк неловко. Прошёлся пятернёй по волосам. – Я думал, ты старше. Тил, я никогда не спрашивал… Какой он, твой народ?

Тил наклонил голову, искоса взглянул на травника. Потёр висок. Травник не выдержал и перевёл взгляд на доску, потом на спящего дракона.

– Зачем это тебе? – спросил Телли.

– Ну… просто интересно. Кто вы? Откуда взялись? Куда ушли? Чем отличаетесь от нас? На что она похожа, ваша жизнь?

– Сколько вопросов, а я так плохо всё это помню. Но если ты хочешь, я попробую.

Взгляд Тила сделался рассеянным. Налетавший ветер трепал его белые волосы. Он долго молчал, глядя в никуда, так долго, что Жуга уже решил, будто маленький эльф передумал рассказывать. Но тут Тил наконец заговорил.

– Легенды я рассказывать не буду, – начал он. – Во-первых, слишком долго, а во‑вторых, там всё так перепутано, что нам это не поможет. Когда были созданы мы, люди и другие существа, все они жили на этой земле. Но пути людей и эльфов разошлись давно, быть может, изначально. Когда вы ещё жили в пещерах и одевались в шкуры, мы уже строили города и слагали стихи. Не знаю, магия была тому причиной или что другое, но мы решили познавать себя. А люди принялись ломать и перестраивать мир под свои нужды. Искра волшебства, даже если она и была в вас заложена, постепенно угасла. Из-за этого мы долго считали ваш народ просто животными. Не сочти за грубость, но люди делали всё, чтобы это подтвердить. Потом земля стала слишком тесна для двух племён, пришло время для войн. А нас было слишком мало, и мы были слишком горды. Но в природе почему-то побеждает посредственность, середина. И тогда наш народ решил уйти.

– А середина, это, конечно, люди, – хмыкнул Жуга.

– Не смейся. Мы… отличаемся. Я даже не могу сказать сразу, чем. Нам нужно меньше еды, мы не боимся холода и не болеем. Наша жизнь не бесконечна, но длинна. Мы не нуждаемся в жилище, наш дом – холмы, леса и горы. Мы можем чувствовать, что думают другие, пользоваться магией. Мы гибкие в телах и в мыслях, холодные, текучие, как воздух и вода. Вот гномы, те наоборот – огонь и камень, заскорузлые и крепкие. Они не очень ловкие и плохо видят, их главное преимущество – сила. Даже из оружия они выбирают что потяжелее, чтоб наверняка – топор, булаву, чекан, а в бою надеются больше на доспех, а доспехи у них ты сам видел, какие. А люди… Вы как бы между этими и теми. Вспыльчивые, как огонь, упёртые в свою гордыню и вместе с этим эфемерные, как бабочки-подёнки.

– Ну, наговорил. Не знаешь прямо, смеяться или плакать.

– Сам напросился… О чём ты хочешь, чтобы я ещё рассказал?

– Ну хотя бы о времени. Как вы его измеряете?

– Ну, это не расскажешь так сразу. Мы делим год на пять месяцев, по семьдесят три дня каждый. Первый – Ард Анденвил, месяц Возрождения Земли. Это ваш март, апрель и большая часть мая. Второй – Бэл Тайен, или «Цветение цветов», вбирает ваш июнь, июль, а также по чуть-чуть из августа и мая. Потом идёт Аитам Тэйд – «Сбор Осени», ну, это август, весь сентябрь и начало ноября. Затем – Ис’са Феайннэ – месяц Холодного Солнца и, наконец, Ард Таэд – месяц Смерти. Раз в год, в короткий день зимы мы пляшем Танец Девственного Круга, и год приходит к повороту, а раз в четыре года летом наступает День Забытых Дней, и это тоже праздник. А в остальном всё так же, как у вас. В конце концов, люди многое переняли у эльфов. Например, часы.

– И в самом деле, сразу не поймёшь, – признал Жуга.

С носа корабля доносилось заунывное гудение: меховой мешок Рой-Роя на поверку оказался старенькой волынкой, на которой тот играл с большим старанием и несколько меньшим умением. Мелодия называлась «Бравые шотландцы». Кроме неё Рой умел играть ещё походный марш «То Кемпбелы идут, ура, ура!» и пару-тройку песенок – «Тёмный остров», «Девушки Ирландии» и ещё одну, со странным названием «Косоглазая Мэри».

– Это ещё что! – говорил обычно он, когда заканчивал играть. – Вот у нас в горах, когда большие игры, такие состязания бывают! Случается, пиброхи падают без сил. Вот там – да-а, там такое услышать можно…

Если судить по его рассказам, игры горцев в королевстве скоттов были довольно странным состязанием, где были бег, бросание бревна и камня (в том числе в высоту), стрельба из лука, перетягивание каната, игра на волынке и танцы. И не стоило думать, будто игра на волынке и танцы были просто для «отмазки» – по утверждениям Роя, именно волынщики – пиброхи получали самые большие денежные вознаграждения. Травник иногда думал, не эта ли награда заставила скупого Роя научиться играть на волынке. А учиться, судя по всему, ему предстояло ещё долго. Впрочем, как сострил однажды Хельг, Рой и сейчас мог прилично зарабатывать, если бы люди додумались платить, чтобы он замолчал. Однако в море, за неимением других развлечений, волынка ему сходила с рук. Моряки иногда даже сами просили Роя что-нибудь сыграть.

– Повезло, нечего сказать, – недовольно бурчал Яльмар. – Все уши продудел своей волынкой, горец полоумный. Угораздило меня из всех моряков подобрать именно этого, с его козлиным мешком!

Жуга улыбнулся своим мыслям, потом нахмурился, припоминая названия эльфийских времён года, вызывающие смутный отголосок узнавания, и вдруг вскинул голову. Рыжие волосы взметнулись.

– Послушай. Мы тогда не знали, не смогли узнать… Ты можешь мне сейчас сказать, как тебя зовут? То есть на самом деле?

Тил напрягся, выпрямился в струнку. Раскосые глаза его сощурились. Жуга поймал себя на мысли, что если его собственное отражение намекало на сходство с лисой, то в лице Тила проглядывало что-то кошачье.

– Что в имени тебе моём? Разве это важно?

– Может, и нет, но мне кажется, это может помочь.

Тил закрыл глаза, будто припоминая. Потом открыл их. Посмотрел на травника.

– Имя мне, – с удивлением сказал, помедлив, он, – Аитамьен Феайннамэ ас Фаулэ э-Лаик.

Имя сорвалось с губ эльфа, словно первая строка стихотворения. Язык звучал отчётливо, без лишних пауз и длиннот, певучий, звонкий, как весенняя капель. Дракошка встрепенулся и завертел головой, будто услыхав знакомые слова.

– Аитамьен Феайннамэ ас Фаулэ э-Лаик… – повторил Жуга. – Красиво. Но это ведь, наверное, что-то значит?

– Да. На языке людей – «Осенний солнца луч в листве зелёной».

Сердце травника замерло, потом пустилось в галоп. Он сжал кулаки.

– Ах, Олле, – пробормотал он, – как мне надоели твои