– Я не думала, что вам доступны такие чувства. Так как я могу еще помочь Генри?

– Вы слишком молоды, мисс Кортни. Зачем вам этот нищий сумасшедший?

– Что?!

– Кэтрин, я без ума от вас! Станьте моей женой, и я заплачу его долги. Прошу вас! Выходите за меня замуж, и вы устанете желать. Вся роскошь мира ляжет к вашим ногам! – Слейтер вдруг поднялся, рухнул на колени и обхватил своими длинными руками бедра Кэтрин так, словно хотел заграбастать ее всю.

Девушка сначала замерла от неожиданности в этих страшных и цепких объятиях, потом по лицу ее прокатилась судорога гадливости.

– Мистер Слейтер, прошу вас, встаньте! – сказала она и резко высвободилась.

Севастополь, Крым

Полковник Кухаренко и Петр следили за монгольфьером, который медленно летел в сторону гор. К нему была привязана клетка с голубями, которые пугливо жались друг к другу, дрожали от беспокойства. Кухаренко так активно выворачивал голову, что в конце концов папаха свалилась с нее. Не отводя взгляда от воздушного шара, он присел, пошарил рукой около ног, подобрал папаху и снова водрузил ее на голову.

– А? Что? Летит? – Кухаренко повернулся к Петру, который предусмотрительно поддерживал свой головной убор рукой.

– Летит, ваше благородие! – ответил тот.

Монгольфьер поплыл над позицией англичан, и на склоне горы вспыхнули дымки выстрелов. Но воздушный шар, выкрашенный в красный цвет, гордо и спокойно двигался в голубом небе. Пальба заметно участилась.

– Стреляют? Что это? Близко к нашей линии, да? – спросил Кухаренко.

– Да вроде так получается, ваше высокоблагородие.

– Попадут они?

– Нет. Где им! Слишком уж высоко.

В это время монгольфьер вдруг резко дернулся в сторону и затем начал сминаться какой-то невидимой рукой. Он из последних сил рванулся вверх, остановился, замер и затем начал наискось уходить вниз.

– Что ж ты, вражина, говорил, что не попадут?! – с горечью спросил Кухаренко Петра.

Монгольфьер рухнул на склон горы. Клетка с голубями треснула, но ее сразу же накрыло полотнище шара. Спустя немного времени, оно зашевелилось. Это птицы старались выбраться из-под него.

К месту падения уже пробирался Ньюкомб вместе с тремя пехотинцами. Из-под красного полотна вылетел один голубь, за ним другой, потом третий. Ньюкомб уже бежал к монгольфьеру со всех ног. Он упал и успел прикрыть дыру, из которой вырывались белые птицы. В это время вокруг Ньюкомба и пехотинцев, подбежавших к месту падения воздушного шара, защелкали по скалам русские пули.

Голуби один за другим возвращались домой. Созерцая эту картину, Кухаренко и Петр только озадаченно чесали в затылках.

Соломон стоял перед конторкой и что-то записывал в большую амбарную книгу, макая обгрызенное перо в чернильницу, основательно засиженную мухами. Рядом с ней лежали обрывок веревки, счеты и желтый клочок бумаги. Он был придавлен глиняной миской с остатками жареной капусты.

Несмотря на жаркий и яркий день, в покосившемся медном подсвечнике горела свеча. В лавке Соломона всегда была темновато.

Конторка стояла вплотную с прилавком, на котором был навален разный скобяной товар и другой хлам, иной раз нужный в хозяйстве. На стене за прилавком висели несколько хомутов и мотки веревки. Угол подпирал большой шкаф с какими-то бутылями самого различного размера, частью совершенно пустыми.

Лавка Соломона, над входом в которую жонглировал хомутами арап, дверью и пыльными подслеповатыми окнами выходила на базарную площадь. Внутри она делилась на два уровня. Как раз на первом сейчас Соломон что-то озабоченно заносил в книгу, иногда отгоняя мух взмахами пера.

Стойка располагалась на небольшом возвышении. С обеих сторон от нее две лесенки в три ступени вели в небольшой зальчик по типу трактирного, в котором стояли два длинных стола с лавками по бокам.

В лавке было всегда пыльно и почти всегда безлюдно. Свет проникал в нее только через узкие окна. Поэтому солнечные лучи рассекали пол на несколько частей.

В лавке послышалось хлопанье крыльев. Оно доносилось сверху, оттуда, куда вела еще одна небольшая винтовая лестница, устроенная в углу залы, рядом со входом.

Соломон прислушался, отложил перо и пошел к двери лавки. Он подергал за нее, убедился в том, что засов держит хорошо, и стал подниматься по лестнице наверх.

Открытая книга осталась лежать на конторке. В ней можно было прочесть закладную запись: «Кузьма Жолдик – 1 рубль ассигн. 7 % в месяц. В закладе мундштук, янтарь».

Соломон поднялся в небольшой чердачок и открыл дверцу голубятни. На насесте топтался усталый голубь, лапа которого была обернута тонкой лентой пергаментной бумаги и обвязана ниткой. Негоциант разрезал ее узким, острым, как бритва, ножом, который всегда носил с собой за голенищем мягкого сапога. Бумажная лента развернулась в его руках, но оказалась абсолютно чистой. Соломон положил ее в карман, запер голубятню и пошел обратно, вниз.

Его руки долго отпирали сложный замок на металлическом шкафчике, который прятался под стойкой лавки. Наконец тяжелая дверца отворилась. На полках шкафчика лежали многочисленные заклады, в том числе портсигары, мундштуки и даже чайные ложки. На верхней полке в самом дальнем углу, за серебряной солонкой, стояла стеклянная баночка с каким-то раствором и лежала небольшая беличья кисточка. Соломон забрал их и снова заботливо запер дверцу.

Он расправил на стойке записку, поставил на один ее край свою видавшую виды чернильницу, окунул кисточку в раствор и начал быстро прокрашивать ленту, принесенную голубем. На ней стали проступать латинские буквы.

Соломон не знал, что его лавку недавно посетил незваный гость, который ушел отсюда не с пустыми руками.

Окрестности Балаклавы, Крым

Кравченко и Биля сидели около небольшого холмика, в котором неопытный глаз никогда не различил бы землянку. Шагах в тридцати внизу журчал ручеек. Иногда здесь, в горах, был слышен далекий гул артиллерийской канонады, грохочущей в Севастополе. Кравченко ловко орудовал длинной сапожной иглой с дратвой, починял свой чувяк.

– Что-то нет вестей от Якова Герасимовича. Сколько еще тут сидеть? – сказал Биля.

– Наше дело – военное. Что нам прикажут, то мы и сделаем, – отозвался Кравченко.

– Нет, Степаныч, нам тут просто так сидеть никак не с руки.

– Шара этого еще дождемся ли? – сам себя спросил Кравченко.

– Монгольфьера нам, видно, не видать, это да. Подождем трошки и гонца пошлем. Так-то оно надежнее будет.

– Гонцу надо сначала туда попасть, потом обратно вернуться, – заметил Кравченко, вонзая иглу в подошву своей обувки.

Биля встал на ноги, размял их и посмотрел влево от себя. Там, шагах в двадцати от бивуака пластунов, на какой-то качающейся поверхности стоял Даниил со штуцером в руках и пытался удержать равновесие. Среди кустов были видны только его плечи и голова, которая помоталась немного из стороны в сторону и вдруг исчезла. Раздались звук падения, удара металла о камень и тихое ругательство серба.