— Алло, — сонно пробормотала я.

— Софья, вы там все живы?! — раздался обеспокоенный голос Дианы.

— Все.

— Я тут в редакцию пришла, а мне — дом по вашему переулку взорвали! Честное слово, я подумала, что ваш…

— Не наш, соседский, — перебила я.

— Уже знаю. Перепутали?

— Сплюнь и по дереву постучи. Бандита подорвали.

— Знаю, знаю. Жора Бульдозер ваш сосед. Царствие ему небесное. В обломках труп обнаружили.

— Ух ты! — несколько проснулась я. — Причина взрыва известна?

— Пока только предварительная. Взрыв бытового газа. Ты веришь в такие совпадения?

— В совпадения я перестала верить в шестнадцать лет. — Весь сон с меня как рукой смело. — Вчера кто-то проник в наш дом и уронил Гошу в подвал, потом этот взрыв… Наводит на мысли. И не хочется думать…

— Как ты считаешь, — перебила Диана, — Бульдозеру могли отомстить за плохо выполненную работу? Наказали за то, что не успел снять все микрофоны?

— Бульдозера не было дома, когда Гоша упал, — напомнила я. — Я сама его на машине в переулке видела.

— Да, точно. Но все равно это как-то странно…

— Мы тоже так думаем, — зевнула я.

— Слушай, я тут занята очень, — в два часа важная пресс-конференция, городская дума на губернатора будет баллон катить. Меня убедили поприсутствовать. — Диана очень редко выходила на всяческие мероприятия и околополитические тусовки, так как давно заработала право сидеть дома и получать информацию от третьих, крайне осведомленных лиц. Она потом и кровью заслужила звание свободного художника, и, если уж выползла на пресс-конференцию, значит, пресс-конференция того заслуживала. Видимо, славная намечается драчка, раз Колбасова звонит уже из редакции и обещает рано не приехать. — Но как только сдам материал в набор, сразу к вам. О’кей?

— Будем ждать, — пообещала я и пожелала успехов свободной прессе.

Дверь в спальню Полины была плотно прикрыта, я тихонько спустилась на первый этаж и встретилась глазами с проснувшимся Гошей.

— Привет, — хрипло произнес он.

— Привет, — поздоровалась я.

— Я боялся, что ничего хорошего утром меня не ждет. Думал, проснусь и опять увижу себя в подвале в луже крови или в комнате с выбитыми стеклами. Весь в осколках и порезах. — И вздохнул. — Как страшно жить…

— К маме поедешь? — Я присела рядом с Гошиными ногами на краешек дивана.

— Мы с ней в контрах, — скуксился стилист. — Я хотел ее банки с плесенью выкинуть… а она… она… ругалась, в общем. Мама у меня упрямая как сто ослов.

— Бывает, — кивнула я. — Ты поэтому к нам жить пришел?

Вопрос Гоша оставил без ответа и поинтересовался:

— Караулова спит?

— Ага.

— Пойдем кофе пить?

— Пойдем.

Несмотря на серьезное, двойное ранение головы, кофе Гоша сварил превосходный. Не стал прибегать к услугам кофеварки «Бош», а достал из тумбы джезву, лично намолол зерен и угостил меня и себя любимого, раненого отличным мокко.

— Жить уже не так страшно, — проговорил он. — Еще полчашечки, и можно идти к зеркалу. Я очень уродливый?

— Совсем нет, — немного соврала я.

— Ты мне зеркало сзади подержишь? Я хочу пятно зеленки как следует рассмотреть…

— Конечно, Гошенька, — ласково пообещала я и сопроводила нервного стилиста до ванной комнаты на втором этаже.

— Какой кошмар, — легонько выдохнул Стелькин, трогая нежно-зеленые прядки на макушке. — Руки оторвать этой медсестре.

— Гош, в соседней «скорой» ошпаренного паром пожарника обрабатывали, — с тихим укором сообщила я. — Как думаешь, показалась сестричке твоя рана серьезной? Что под руку попалось, тем и мазнула…

— Вот я и говорю — руки оторвать. Как думаешь, цвет «дикий каштан» мне подойдет? Или сразу — под ноль?

— Хочешь, я тебе тихонько прядку выстригу?

— Ты что?! — отпрыгнул от меня Стелькин и фыркнул. — Прядку! Да я, может быть, эту прядку два года растил-лелеял!

Вот и подумайте, где логика? Только что собирался под ноль оболваниться, а тут прядку пожалел.

— Ну как хочешь, — немного обиделась я и вручила ему настольное зеркало мадам Полины, — ходи зеленый. Пока царапина как следует не зарастет, никакой химией лучше голову не поливать.

— О-о-о, — простонал парикмахер. — Лучше бы я к плесени не придирался!!

Гошины горестные вопли разбудили хозяйку дома. Полина сонно выразила другу соболезнования, сказала, что нос выглядит лучше, а волосы отрастут, и шепнула мне:

— Клин клином получился. Одна беда вышибла другую. О потерянной в столице любви Стелькин уже не вспоминает. А ведь я его месяц пыталась реанимировать, да он лишь вздыхал и плакал.

За кофе мы еще раз, на свежие головы, обсудили создавшееся положение, но к окончательному выводу так и не пришли: можно ли считать взрыв бандитского дома громкой, итоговой точкой всех Полининых неприятностей?

Гоша и Полина решили, что — можно, и предложили торжественно, молотком расколотить последний микрофон из-под тумбы в спальне. Вслух я с ними согласилась, но про себя подумала: если неприятель решился на такой шаг, как взрыв дома и убийство, то на этом он может не успокоиться.

Слов нет, я была рада, что взорвали все-таки дом, откуда (вероятнее всего) велось наблюдение, а не саму Полину (мог быть и такой вариант), но ночные события красноречиво показали: дело, в центр которого невольно залетела Полина Аркадьевна, было нешуточным. Полина совершенно правильно поступила, изображая неведение. Если бы хозяйка дома самостоятельно, в сердцах, сняла микрофоны и выказала тем самым осведомленность, в переулке взорвали бы два дома — ее и соседский.

Но кто? Думаю, бандит Жора был только исполнителем и «крышей по соседству», а этот «кто-то» еще остается. Как твердый осадок на дне стакана.

И лучшее, что сейчас можно сделать, это перестать копаться в этом деле и продолжать притворяться лопухами. Авось Аркадьевну оставят в покое.

И в живых.

Но пугать приятелей этими мыслями я не стала. Сказала только:

— Ребята, оставьте последний микрофон в покое. Вызовите дядю Лешу, пусть изобразит «поломку техники» и оставит «жука» под тумбочкой. Через пару месяцев все успокоится, ты, Полинка, пожалуешься всем, что облила тумбочку лаком, и элементарно выбросишь ее вместе с аппаратурой.

— Думаешь, не трогать? — с сомнением спросила Полина.

— Уверена. Или тебя храп при микрофоне смущает?

— Я не храплю, — насупилась мадам. — Мне просто противно.

— Потерпишь. Береженого Бог бережет.