Конечно, я всегда считал, что мужчина не должен ходить с «хвостом». Но после того случая я глядел в обе гляделки, это точно.

Три месяца спустя все машины в городе спятили. Мы с Бадом Косби сидим в кафе «Желудь». Бад вещает про свою внучку, которая получила какую-то «пристыжную международную премию», как он это называет. Вдруг с улицы доносятся вопли. Я осторожный, остаюсь на месте, а Бад подбегает к окну и, протерев грязное стекло, выглядывает наружу, уперев подагрические руки в колени. Секунду спустя Бадов «кадиллак» влетает в кафе через витрину — словно олень через лобовое стекло, когда ты делаешь девяносто миль в час по ночной трассе. Во все стороны летят осколки стекла и металла. В ушах звон: секунду спустя я понимаю, что Ронда, официантка, которая стоит тут же с кувшином воды в руках, орет что есть мочи.

Через новую дыру в стене я смотрю, как «скорая», мчащая по середине дороги, сбивает какого-то беднягу, который пытался ее остановить, и едет дальше. Бад лежит под «кадиллаком» в растекающейся луже крови.

Я удираю через черный ход и бегу в лес. В лесу ничего не происходит — там тихо, как и всегда. Это ненадолго, но сейчас там достаточно безопасно, чтобы пятидесятипятилетний человек в окровавленных ковбойских сапогах мог добраться до дома.

Мой дом чуть в стороне от магистрали, ведущей к Поуни. Я захожу внутрь, наливаю себе кружку холодного кофе и сажусь на крылечке. В бинокль видно, что машин на трассе почти нет. Затем по шоссе проносится колонна: десять машин, едут одна за другой, всего в нескольких дюймах друг от друга на максимальной скорости. В кабинах — никого; роботы добираются от одной точки до другой так быстро, как это возможно.

За шоссе, на участке соседа стоит комбайн. В нем никого нет, но от работающего двигателя распространяются волны теплого воздуха.

Я включаю полицейскую рацию, она молчит. Телефон отказывается сотрудничать, и электричество официально покинуло здание, так что дом обогревают только угли в дровяной печи. Сосед живет в миле отсюда, так что сейчас я чувствую себя чертовски одиноким.

А мое крыльцо кажется таким же безопасным, как пончик с шоколадной глазурью на муравейнике.

Поэтому я не мешкаю: кладу в пакет бутерброд с вареной колбасой, маринованный огурец, беру термос с холодным сладким чаем. Затем иду в гараж, где уже два года собирает пыль кроссовый мотоцикл «Хонда-350» — с тех самых пор, как мой сын завербовался в армию. Нет, Пол не на фронте — он переводчик, работает языком. Умный парнишка, не то что его папаша.

Учитывая сложившиеся обстоятельства, я — впервые за всю жизнь — рад, что Пола нет дома. Он — мой единственный сын, кровиночка, понимаешь? А рисковать всем, что у тебя есть, — это глупо. И все же, где бы он ни был, я надеюсь, что у него есть пушка. Стрелять-то он умеет — я сам его учил.

На то, чтобы завести мотоцикл, уходит не меньше минуты — а затем я чуть было не отправляюсь на тот свет из-за того, что не обратил внимания на свою самую большую машину.

Ну да, мой полицейский автомобиль, неблагодарная скотина, пытается меня задавить, и, черт побери, у него это почти получается. Какое счастье, что в свое время я выложил лишнюю сотню баксов за ящик для инструментов, сделанный из прочной стали. Правда, ему уже конец — в него въехал передок полицейской машины мощностью двести пятьдесят лошадиных сил. А я стою в узеньком двухфутовом зазоре между стеной и проклятым автомобилем-убийцей.

Машина пытается дать задний ход; визг шин по бетонному полу похож на ржание испуганных лошадей. Достав револьвер, я подхожу к двери водителя и всаживаю пару пуль в старый бортовой компьютер.

Я убил свой патрульный автомобиль. Невероятно, да?

Я — полицейский, но помочь людям я не в силах. И похоже, что правительство Соединенных Штатов, которому я регулярно плачу налоги и которое взамен обеспечивает меня полезной штукой под названием «цивилизация», реально подставило меня в тяжелый час.

К счастью, я принадлежу к еще одному государству — к тому, которое не заставляет меня платить налоги. У него есть полиция, тюрьма, больница, ветровая электростанция и несколько церквей, а также лесничие, юристы, инженеры, чиновники и огромное казино, где мне так и не довелось побывать. Второе государство, страна оседжей, находится милях в двадцати от моего дома, в местечке под названием Серая Лошадь — родине всех оседжей.

Если хочешь дать имя ребенку, жениться и так далее — ты идешь в Серую Лошадь, в Ко-ва-хос-ца. Властью, данной мне народом оседжей Оклахомы, объявляю вас мужем и женой, как говорят в определенных случаях. Если в твоих жилах течет кровь оседжей, то однажды ты пойдешь по одинокому, петляющему проселку под названием «дорога местного значения Е-0320». Правительство Соединенных Штатов выбрало это имя и нанесло его на карту, но проселок ведет в наши владения — в Серую Лошадь.

На проселке даже указателя нет. Но дорогу домой ты и так знаешь.

Мотоцикл вопит, словно кошка, которой наступили на хвост. И когда я наконец врубаю тормоза и резко останавливаюсь посреди дороги, тепло, исходящее от глушителя, поджаривает даже сквозь джинсы.

Я на месте.

И не только я: на дороге полно народа. Оседжи — множество темноволосых, темноглазых, широконосых людей. Мужчины в ковбойках и джинсах, мощные, словно танки. Женщины… ну, в общем, такие же сильные, только в платьях. Люди едут на пыльных «универсалах», старых фургонах, кое-кто верхом. Местный полицейский рассекает на мотовездеходе в камуфляжной окраске. Со стороны кажется, будто люди собрались в турпоездку. Весьма умно с их стороны — ведь у меня такое чувство, что она будет длиться вечно.

Нами руководит инстинкт: если ты получил хорошую трепку, ты мчишься домой, чтобы зализать раны и набраться сил. Это наша родина. Старейшины живут здесь круглый год, в основном присматривают за пустыми домами. Но каждый июнь в Серой Лошади проходит и’н-лон-шка, большой танец, и тогда каждый оседж, который может ходить, и многие из тех, кто не может, возвращаются домой. Такие ежегодные странствия — ритуал, и он остается с тобой до самой смерти. Эту дорогу ты помнишь наизусть.

Конечно, у оседжей есть и другие города, но Серая Лошадь — особенный. Когда племя прибыло в Оклахому по Дороге слез, исполнилось пророчество, данное оседжам много веков назад, — что мы поселимся на землях, которые принесут нам сказочное богатство. Потом в резервации нашли нефть, а договор, по которому нам принадлежат все права на недра, пересмотру не подлежит, вот и вышло, что пророчество попало в точку.

Эта земля стала нашей очень давно. Здесь, на равнинах, наш народ приручал диких псов. В незапамятные, доисторические времена другие темноволосые и темноглазые люди строили курганы, которые могли бы посостязаться с египетскими пирамидами. Мы заботились о земле, и после многих страданий она отплатила нам сторицей.

И если теперь племя оседжей малость задирает нос, то неужели это наша вина?

Серая Лошадь находится на вершине небольшого холма, меж узкими ущельями, промытыми ручьем Серой Лошади. Проселок приведет тебя почти до места, но в сам город можно попасть только по тропе. Ветровая электростанция на западе вырабатывает электричество для нашего народа, а излишки мы продаем. Вид у города, в общем, довольно непримечательный — просто опушка на вершине холма, который оседжи выбрали в незапамятные времена для проведения своего самого священного танца. Серая Лошадь — тарелка, поднятая вверх, предложенная богам, чтобы они наблюдали за церемониями и следили за правильностью наших действий.