А девка хороша, очень хороша девка! Странно, что он прежде ее не замечал. Есть в ней какая-то внутренняя чертовщинка, которая всегда привлекала его в женщинах. Вот таких в старину и объявляли ведьмами…

Отдышавшись после пробежки по лестнице, Петр Аркадьевич отправился по своим делам, мурлыча под нос песенку, невесть как пришедшую ему на память из времен ранней молодости:

За одни глаза тебя б сожгли на площади,

Потому что это – колдовство…

Очередь к прилавку буфета была небольшой – человек пять-шесть. Но буфетчица тоже работала в Главной библиотеке не первый год и хорошо знала своих постоянных покупателей. Приобретение каждого пирожка сопровождалось задушевной беседой на всякие отвлеченные темы: дескать, этим летом дождливо, на даче совсем нечего делать и воды на участке по колено, а клубника подгнила, если так и дальше пойдет, впору рис в Подмосковье высаживать – это он любит расти в стоячей воде; в корпусе «К» распродажа – трикотаж из Белоруссии подвезли и есть неплохие костюмчики (кофточка в талию и вырез оригинальный, юбка с разрезом, на резинке, без «молнии», и цвет серый, немаркий такой – практично, ничего не скажешь, наши из отдела уже прибарахлились); а как ваша мама, она ведь мучилась давлением – спасибо, полегче, ангиоприл помогает…

Вера Петровна и Маргоша пристроились в хвост очереди и терпеливо ждали, когда придет их черед выбрать пирожки и поболтать с буфетчицей Майей о том о сем.

Близорукая Петровна наконец смогла рассмотреть, что висит у Маргоши на шее. Оказалось, смутное предчувствие не обмануло – на шее молодой сотрудницы и вправду болталась массивная золотая цепочка хорошей старинной работы с какой-то подвеской.

– Бабушкино наследство? – с интересом спросила Вера Петровна, кивнув на «незасвеченное» среди коллег ювелирное украшение.

– Да, – кивнула Маргоша. – Она мне подарила незадолго до смерти и просила не снимать…

От дальнейших подробностей пришлось из благоразумия воздержаться: что подумала бы Петровна, начни Маргоша Горынская рассказывать про свойства магического амулета под названием «охраняющий пентакль», имеющего привычку предупреждать свою владелицу о надвигающейся опасности и даже по мере сил отвращать беду… Наверное, Петровна, дама благоразумная и скучная, как бухгалтерская книга, принялась бы разносить по библиотеке весть, что несчастная Горынская, на голову которой свалилось столько бед, не вынесла их и слегка тронулась, ударившись в нездоровую мистику.

– Красивая цепочка, – не унималась Петровна. – Старинная, небось, дорогая… А что там изображено на подвесочке? Батюшки, да это же пятиконечная звезда в кружочке! Наверное, сталинских времен поделка, тогда мода такая была – то серп и молот в золоте отольют, то звезду, а то фабричные трубы или трактор в виде брошки изготовят – агитация за индустриализацию, так сказать. Теперь, между прочим, ценность, соцарт называется, коллекционеры могут хорошие деньги отвалить… Ну а старикам что – для них это идеалы далекой юности, они к старому очень привязаны. Беспартийные бабки внучкам крестики на шеи вешают, а партийные, кто от своих убеждений не отказался, – звездочки и портреты Ильича. Меня лично это не раздражает. И отказываться грех – чего зря обижать бабушек, когда они уже одной ногой в могиле? Пусть спокойно доживают со своей верой! Вот и твоя ушла в лучший мир, упокой, Господи, ее душу, зная, что у тебя на груди висит пятиконечная звездочка. Старые что малые…

Маргарита слушала молча. Знала бы Вера Петровна, насколько далека она в своих умозаключениях от истины! Никогда еще у Маргоши не было таких жгучих тайн, которыми нельзя поделиться с коллегами даже под самым большим секретом… А очередь тем временем подошла, и Петровна уже отвлеклась от «пентакля» и обсуждала с Майей свою собаку и вечные собачьи проблемы («Вы представляете, Майечка, мы были вынуждены отвезти Асту к ветеринару, так у меня просто язык не поворачивается сказать, сколько с нас содрали за прием!»), одновременно делая заказ («И еще пару слоеных с повидлом и пару с творогом… А с картошкой сегодня есть? Наташа просила непременно с картошкой, она такая любительница! Кстати, она передавала вам привет и спрашивала: не нужен ли вам на лето сборник диктантов для сына? Подиктуете ему на каникулах, мальчик к осени подтянется…»).

А Маргошу какая-то сила потянула по пустынному коридору в глубь цокольного этажа, подальше от буфетной стойки, пирожков и надоевших «дамских» разговоров.

– Вера Петровна, я сейчас вернусь! – крикнула она, направляясь туда, в глухие и безлюдные закоулки громоздкого библиотечного здания.

Собственно, цивилизация на цокольном этаже бурлила только неподалеку от лифта, где находились двери служебного буфета и «раскладочной», в которой сотрудники получали свежую прессу для своих отделов. Потом коридор становился все более пустынным и темным.

За дверью медпункта, куда еще забредали порой люди, на стене висел допотопный аппарат местного телефона, по которому никогда никто не звонил, потом тянулись вечно запертые на замок комнаты, где хранились редко спрашиваемые микрофильмы, – и коридор делал поворот налево, постепенно уходя все круче вниз и превращаясь из полуподвального в настоящий подземный ход.

Здесь, в скудном освещении слабеньких дежурных лампочек, проблескивающих по стенам, еще можно было разглядеть вход в бункер, приспособленный некогда для нужд гражданской обороны, но по нынешним временам изрядно запущенный. А дальше уж коридор терялся в совершенных потемках…

Старые сотрудницы говорили, что когда-то по этому темному подземному коридору можно было пройти из основного библиотечного здания советской довоенной постройки в старинный дворец, известный в Москве как дом Пашкова. В нем изначально, в незапамятные времена, и размещалась вся библиотека, именовавшаяся тогда Румянцевской, а потом, после расширения помещений, – только диссертационные залы.

Но холм с домом Пашкова подрыли метростроевцы, бесценный архитектурный памятник стал разрушаться, и его закрыли на вечную реконструкцию, почти довершившую то, что не доделал проложенный под фундаментом тоннель метро. А подземный проход из корпуса в корпус незатейливо заложили кирпичной стенкой, чтобы по руинам Пашкова дома никто не шастал.

Впрочем, и в прежние годы осторожные библиотечные сотрудники не любили это мрачное подземелье: тут постоянно перегорали и без того скудные лампочки, а в потемках в подземелье Пашкова дома трепетала чья-то тень. Пугливые барышни убегали от нее, зажмурившись, но те немногие мужественные сердцем особы, кто решался приглядеться (да еще и напялив на нос очки, чтобы лучше все рассмотреть), в один голос говорили, что в подвалах бродит сам Николай Александрович Рубакин, знаменитый организатор библиотечного дела… Вроде бы его душа не может найти себе покоя в разрушенной и оскверненной Румянцевской библиотеке…

С одной стороны, было не очень понятно, почему душа Рубакина бродит именно в этом подвале: знатный библиограф эмигрировал в Швейцарию еще в 1907 году, где и прожил много лет до самой своей кончины, и даже не подумал вернуться на родину после октября 1917 года, несмотря на близость к революционным кругам. Но с другой стороны, он и из Лозанны ухитрялся вносить свой вклад в развитие библиотечного дела в России, и столь весомый, что советское правительство выплачивало ему в старости пенсию, достаточную для безбедной жизни в Швейцарии, а после кончины Рубакина распорядилось перевезти его прах в Москву и перезахоронить на привилегированном Новодевичьем кладбище.