этот сюжет перекликается с обращением ко Христу апостола Павла и императора Константина: в обоих случаях этому событию предшествует болезнь, Павел тоже на время слепнет. Древнерусские книжники и после провозглашения Русской церковью независимости от Константинополя в середине XV века продолжали переписывать сказание «Повести временных лет» о крещении Владимира Святославича — они не видели в этом сюжете никакого умаления ни его личного выбора веры, ни его заслуги в деле крещения Руси.

Как писала Марина Цветаева, «поэта далеко заводит речь». Биографа-историка она может завести столь же далеко — поэтому не будем подробно разбирать эту концепцию дальше. Но о «грекофильстве» князя Всеволода Ярославича и о легенде об апостоле Андрее несколько слов всё же сказать стоит. М. Д. Присёлков напоминает о строительстве отцом Владимира Мономаха двух церквей во имя апостола Андрея — но это объясняется скорее не особой значимостью легенды для Всеволода, а особенным почитанием его небесного покровителя: крестильное, христианское имя князя было Андрей. В легенде об апостоле, включенной в «Повесть временных лет», ровным счетом ничего не сказано о проповеди христианства: Андрей лишь прошел путем из Греков в Варяги, благословив пустынное место, холм, на котором будет позднее воздвигнут Киев, предсказав строительство здесь города и торжество христианской веры[215].

М. Д. Присёлков придавал особое значение посланию византийского императора Михаила VII Дуки (составленному его чиновником историографом Михаилом Пселлом) к некоему не упомянутому в тексте по имени правителю. Этим правителем, как еще в начале прошлого века доказал византинист В. Г. Васильевский, был русский князь, вероятнее всего, Всеволод Ярославич[216]. Император писал: «Научают меня священнические книги и достоверные истории, что наши государства оба имеют один некий источник и корень, и что одно и то же спасительное слово было распространено в обоих, что одни и те же самовидцы божественного таинства и вещатели провозгласили в них слово Евангелия»[217]. Под «самовидцами божественного таинства и вещателями» Михаил Дука, бесспорно, подразумевал именно апостола Андрея — в империи бытовала легенда о его проповеди на землях будущей Византии, в том числе в городе Визáнтии, на месте которого был создан Константинополь. Предания, сохраненные греческими церковными писателями, сообщали о проповеди Андрея на северных берегах Черного моря, в «Скифии» — совсем недалеко от будущей Руси. Казалось бы, предания о такой проповеди и вправду могли уничижать предков восточных славян, которые не вняли апостолу или не сохранили у себя христианскую веру. Но немногим лучше в этих легендах выглядят и греки — предки византийцев: если апостол и смог обратить в новую веру отдельных обитателей Визáнтия и окрестных мест, то господствующей религией христианство здесь стало только почти три века спустя, при императоре Константине Великом! Что же касается послания Михаила Дуки, то греческий царь не противопоставляет русским своих соплеменников, а пишет об их общности как христиан — наследников апостольской проповеди. Целью автора письма было заключение политического и военного союза с Русью, в котором Михаил VII остро нуждался, император намеревался женить своего родича на русской княжне[218]. Принизить и тем самым оскорбить адресата и его соплеменников было вовсе не в его интересах.

Современный историк так оценивает послание и описывает его политический фон: «Здесь мы, очевидно, имеем дело с отголосками того самого предания о проповеди апостола Андрея Первозванного на русских землях, которое вошло в „Повесть временных лет“ и о корнях которого до сих пор спорят ученые. Ведь известно, что именно Андрей, проповедовавший в Малой Азии и Греции, считался основателем Церкви Константинополя — тогда еще Визáнтия. Тесный союз Михаила VII (как, впрочем, и его предшественника Романа Диогена) с Русью подтверждается и другими данными, среди которых наиболее яркое — решающее участие русского флота в разгроме войск узурпатора Никифора Вриенния в начале 1078 г.»[219]. Письмо Михаила Дуки свидетельствовало как раз о серьезном изменении в отношении империи к Руси, и эта перемена была в ее пользу: «Мысль о тесном духовном родстве двух великих православных держав в наше время выглядит трюизмом. Но она была далеко не столь очевидна в XI столетии, когда русский флот угрожал Константинополю{55}. Сам Михаил Пселл довольно неприязненно пишет о „росах“ в своей „Хронографии“. И вот теперь он, едва ли не впервые в практике византийской дипломатии, вводит в действие весомый аргумент: земли, которыми владеют русский князь и византийский император, во времена апостолов служили местом проповеди одного и того же ученика Христа — святого Андрея Первозванного ‹…›. Тем самым Русь и Византия предстают государствами, имеющими „единое начало и корень“ в духовном смысле, что обязывает их правителей, поклоняющихся одному Богу и соблюдающих тождественные религиозные обряды, держаться вместе и в политическом отношении и стремиться к родственному союзу»[220].

Так что Нестору, автору «Чтения о Борисе и Глебе», вряд ли нужно было вступать в спор с «грекофилами» и якобы покровительствовавшим им тогдашним киевским князем Всеволодом Ярославичем. Правда, в пользу гипотезы о полемике Нестора с «грекофилами» якобы говорит разительное противоречие между легендой о посещении Руси апостолом Андреем и Несторовым «Чтением…»: в отличие от летописца автор жития решительно утверждает, что апостолы Русь не посещали и здесь не проповедовали. Однако противоречие это скорее мнимое, чем настоящее: для Нестора важно прежде всего, что Русь не знала апостольской проповеди, а легенда, по крайней мере в том ее варианте, который известен по тексту «Повести временных лет», говорила лишь о посещении Андреем Руси, а не о попытке обратить ее жителей в Христову веру. Впрочем, не исключено, что Нестор действительно отвергал сложившееся к его времени, но не дошедшее до нас сказание об апостольской проповеди в будущей Русской земле. Книжник мог на самом деле так поступить, чтобы возвеличить деяния князя Владимира, приведшего к христианству землю, в которую прежде никто не сеял семена новой веры. При этом он варьировал мысль, высказанную автором «Слова о Законе и Благодати», писавшим о крестителе Руси: «Как уверовал? Как воспламенился ты любовью ко Христу? Как вселилось и в тебя разумение превыше земной мудрости, чтобы возлюбить невидимого и устремиться к небесному? Как взыскал Христа, как предался ему? Поведай нам, рабам твоим, поведай же, учитель наш! Откуда повеяло на тебя благоухание Святого Духа? Откуда <возымел> испить от сладостной чаши памятования о будущей жизни? Откуда <восприял> вкусить и видеть, „как благ Господь“?

Не видел ты Христа, не следовал за ним. Как же стал учеником его? Иные, видев его, не веровали; ты же, не видев, уверовал. Поистине, почило на тебе блаженство, о коем говорилось Господом Иисусом Фоме: „Блаженны не