С тех пор я навсегда полюбила и несколько преувеличенную экзальтацию в проявлении чувств, и звучные поставленные голоса, и театральность жеста — как у них всех тогда и там…

Когда их почти всех не стало и я уже догадалась, что всё лучшее я уже видела, судьба сжалилась и несколько продлила мне мой счастливый сон детства и юности — я познакомилась с Еленой Сергеевной Булгаковой. Тогда я оканчивала театроведческое отделение ГИТИСа, мне надо было выбирать тему будущей диссертации, так как меня приняли в аспирантуру. Это было время, когда все читали всюду и везде, включая и транспорт. И вот однажды, буквально на ходу, я попросила своего друга и сокурсника Алёшу Борташевича: «Дай мне что-нибудь почитать, мне сейчас долго ехать в троллейбусе!» Алёша тут же сунул мне какую-то книгу, которую я открыла, как только устроилась на сиденье. Очнулась я только, когда кондуктор затрясла меня за плечо: «Девушка, выходите! Мы уже в депо!» Вот до такой степени меня заворожили ритмы и мысли автора книги. Это была «Жизнь господина де Мольера» Михаила Булгакова, изданная в серии «ЖЗЛ», — первое издание запрещённого вот уже более четверти века писателя. И я поняла, что ни о ком больше не хочу писать диссертацию, но нигде и ни у кого не было никаких материалов, архивов и самих произведений этого писателя. Только у его вдовы — Елены Сергеевны. Я не стала никого просить представить меня Булгаковой, просто узнала номер её телефона и решила позвонить ей. Набрав номер, услышала гудки, потом — голос… Я робко пролепетала просьбу: мне необходимо познакомиться с архивом Михаила Булгакова, так как именно о его драматургии я должна писать свою диссертацию. Творчество этого писателя, как я уже говорила, тогда было ещё под запретом, он почти не был издан, и какие-либо материалы о нём могли быть только у его вдовы. Я приготовилась к долгому и нервному для меня объяснению с этим очень немолодым и усталым голосом, да и время довольно позднее, и была совершенно ошеломлена, когда сразу же после моей вступительной тирады услышала: «Приходите сейчас». И не меньшее ошеломление я испытала, когда увидела в дверях очаровательную молодую женщину. Её облик настолько не совпадал с голосом по телефону, что я не сразу поняла, что передо мной именно она, Елена Сергеевна. «Почему вы так долго? Я без вас не садилась пить чай». И — сразу иначе задышалось, и — сразу стало очень вкусно. На больших плоских серо-голубого фарфора тарелках с синим баронским гербом лежали подогретые калачи. Излишне напоминать, что интеллигенция, особенно творческая, как правило, не была материально обеспечена. За крайне редким исключением. После смерти Булгакова, и то после активных хлопот Фадеева, Елене Сергеевне, как вдове гения, платили пенсию 12 рублей. Гении в России всегда ничего не стоили. И тем не менее вокруг этих людей, их называли интеллигенцией, обязательно было что-то красивое, и сами они умели оставаться красивыми, преодолевая и нужду, и бег времени. Потребность в красоте, точное её ощущение, умение её излучать и дарить другим — всё это было органичной, неотъемлемой частью их существования. И они умели творить праздник как бы из ничего. В этом смысле Елена Сергеевна очень напоминала мне бабушку, Любу и их окружение. Она тоже всегда была одета с неповторимой печатью своей индивидуальности. Чаще всего дома я видела её в длинном халате, таком, что сразу и не поймёшь: это домашний наряд или вечерний туалет? Синий, с серебряной нитью, на нём восхищавшие меня пуговки — ажурные серебристые шарики. Летучая улыбка, лёгкий жест, рыжеватая короткая причёска. «Миша признавал только свободные стриженые волосы. Говорил: если у женщины причёска со шпильками и заколками, то это не женщина!» И она тоже умела любить. Её отношения с Булгаковым стали одной из вечных легенд любви. Как-то Елена Сергеевна плохо себя почувствовала, и к ней пришёл её давний домашний доктор. Я запомнила его фамилию — Шапиро. Старичок с бородкой клинышком, с чёрным округлым «чеховским» саквояжиком. Он нервничал, заполняя шприц, а она говорила: «Не волнуйтесь, я же всё равно не умру, пока не будет издано всё Мишино». И она сдержала слово. Почти все основные произведения Булгакова появились в печати при её жизни.

Киноплакаты к фильмам с участием Л.П. Орловой

От Елены Сергеевны я услышала рассказ о том, как в октябре 1941 года в поезде Москва — Алма-Ата, который был полон растерянными и плачущими людьми — шла эвакуация творческих работников, — Любовь Петровна, подтянутая и собранная, в спортивном костюме, в шапочке с помпоном, разносила по вагонам термосы с горячим чаем и бутерброды. Видимо, подозревая о полуголодном существовании Елены Сергеевны, она следила, чтобы ей всё это обязательно досталось. В Алма-Ате обустроиться было нелегко. Однажды Елена Сергеевна упала в голодный обморок. Но при первой же возможности яркой красной краской был выкрашен полурассохшийся столик в саду в тени старого дерева, и начались чаепития, друзья, беседы…

Елена Сергеевна… Синяя вуалетка на золотых завитках, синее расстёгнутое пальто. А вот она — смеётся, в распахнутой шубке. История этой меховой красавицы удивительна. Это был конец 1960-х. Журнал «Москва» уже напечатал роман Булгакова «Мастер и Маргарита». Этот в буквальном смысле потрясший мир роман молниеносно переводился на все языки мира. Пока наши власти тугодумно решали, что можно и, главным образом, что нельзя, пьесы Булгакова и его прозу ставили и издавали в Польше, Чехословакии, Германии, Франции. Наше государство, естественно, ничего не платило вдове великого писателя, так как тогда по закону об авторском праве выплачивать наследникам гонорар за какие-либо издания полагалось в течение двадцати пяти лет после смерти автора.

Булгакова же не издавали как раз четверть века. За рубежом же нашей страны, понимая, что вдове жить не на что, и отдавая дань гению Булгакова, издательства решили игнорировать это положение. За счёт издательств Елена Сергеевна побывала по приглашению в целом ряде стран и таким же образом оказалась в Париже. В славной столице Франции состоялась встреча вдов двух братьев Булгаковых. Дело в том, что старший брат писателя Николай Афанасьевич эмигрировал ещё в 1918 году. С тех пор братья не виделись, но между ними, пока они были живы, шла переписка. В период фашистской оккупации Николай Афанасьевич оказался в концлагере. Будучи учёным-микробиологом, он сумел там не только изобрести, но и буквально из ничего создать лекарство, спасшее жизнь тысячам заключённых, которых косила какая-то смертельная инфекция.

После свержения фашистов французы относились к русскому учёному чуть ли не как к национальному герою, чего не скажешь об отношении к младшему и не менее гениальному брату на его собственной родине. Так вот, братья так и не встретились, а их вдовы Елена и Ксения Булгаковы познакомились в Париже и сутками не могли наговориться. Они вместе и выбрали эту шубку, в которой так уютно и хорошо этой смеющейся женщине.

В 1956 году по следам хрущёвской реабилитации из советских концлагерей возвращались политзаключённые — «недобитая» интеллигенция. Бабушкин дом наполнился её вернувшимися подругами. Одна особенно запомнилась мне. Она, с перебитой спиной, опиралась на две палки. Её мужа расстреляли за мифический шпионаж. Он имел несчастье один раз съездить в командировку в Польшу. Она же просидела 13 лет просто так, как «ч/с» — член семьи «врага народа». Она рассказывала об ужасах каторги, о том, как женщин часами держали по пояс в ледяной воде — резали камыш. Избивали, ей изуродовали спину. Но все эти жуткие рассказы неизменно сопровождались одной и той же фразой: «Зато — какое общество!»