Автошарж Раневской, подаренный Орловой и Александрову

Григорий Васильевич брал слово первым, сразу после самого высокого начальника, поэтому все последующие обвинения, как уже произнесённые самим подсудимым, теряли значительную часть своей силы. У него дома был свой художественный совет. Вдвоём с Любочкой он запирался в кабинете или вместе с ней забирал папки и бумаги под любимые берёзы. Они вместе обсуждали всю тактику и стратегию войны за каждую строчку, за каждый кадр. И как бы потом ни разгоралась битва и какие бы угрозы для существования будущего фильма ни возникали, их острота гасла от ощущения плеча друг друга.

Почему-то более всего неистовствовал М. Ромм: «В чём идея? Весёлое затемнение мозгов. Порок картины — некритическое перенесение всего опыта буржуазной оперетты на советскую почву. Нет советских людей. Режиссёр идёт по студии, видит Пушкина, который читает о любви, Глинку, который поёт о любви, Маяковского, который говорит о любви, Горького, который читает о любви. Это не только чепуха, но это в странном виде показывает наших классиков». (?!!) А дальше — совсем интересно: «Не может быть, что чтобы пробудить любовь у женщины, требуется столько труда. Она влюбляется в режиссёра, и с этого момента дальнейшая эта “обработка” не представляет труда… Любовь — это не повод поднимать из могилы таких великих покойников». (?!!)

О, Александров хорошо знал, что как раз всё наоборот. Может быть, поэтому ему и выпало сказать после её ухода: «Мы прожили сорок два года, и это были сорок два года счастья». И он был готов и сколько угодно говорить о постановлении ЦК, и соглашаться с любой критикой, и вырезать номера и куски, лишь бы красавец Черкасов в роли кинорежиссёра в фильме «Весна» сказал всем с экрана своим красивым звучным голосом самое важное: «Прекраснейшая часть жизни скрыта от человека, не испытавшего любви». И чтобы в этот момент Любовь Орлова в роли Никитиной смотрела на него с восхищением и любовью. Так, как она в жизни часто смотрела на него — Гришу.

Фильм «Весна» стал крайне важным для них выражением основных и непреложных истин их жизни. Нет ничего важнее любви и творчества, и лишать человека права на это — просто невозможно и противоестественно. Романтика и волшебство возникновения чувства, безграничное всесилие искусства и составляют весну человеческой жизни, её блеск и красоту. Вот чем так светло и щедро одарили зрителей создатели фильма «Весна», в котором, как всегда у Александрова, творили чудеса самые любимые всеми звёзды: Любовь Орлова, Фаина Раневская, Рина Зелёная, Ростислав Плятт, Николай Черкасов. И ради всего этого после тайных совещаний с Любовью Петровной Александров в ответ на бесконечные обвинения фильма после очередных просмотров — в сексуальности (тогда это было страшно), оглуплении советского человека, безыдейности и украшательстве — только благодарил за замечания и твердил: «Картина будет мобилизовать нашего зрителя на выполнение пятилетнего плана». Таким образом, ему пришлось отстаивать и переделывать семь вариантов сценария. Кончилось всё тем, что фильм был снят, и это был их огромный успех, который длится уже более полувека. В какой-то степени фильм «Весна» автобиографичен. В нём — их первые встречи, прогулки по ночной Москве, фантастическая киножизнь студии, мудрое понимание высших ценностей жизни — любви, творчества, спасительного юмора.

«Мосфильм» ещё не был восстановлен, поэтому съёмки проходили в Праге на киностудии «Баррандов». Всё было бы замечательно, но однажды они и Черкасов угодили в автомобильную аварию. Александров отделался довольно легко, а Черкасов и Любовь Петровна лежали в больнице. Навещать её Орлова позволяла только мужу. Никто не должен был видеть её больной.

В фильме «Весна», как известно, Орлова играет две центральные женские роли: учёную Никитину и актрису Шатрову. Причём в одном кадре. Александров впервые в советском кино осуществил этот эксперимент. Однако никто как-то не отмечает уникальности этого новаторства. Впрочем, так бывает, когда уровень достигнутого столь высок и точен, что кажется чем-то единственно возможным и само собой разумеющимся.

Сейчас мы воспринимаем как вполне привычные эпизоды, где актриса партнёрствует сама себе и обе её героини ведут диалоги в одном кадре. А Маргарита Львовна Раневской, между прочим, от этого чуть не сошла с ума. Это было не только блестящим достижением актёрского мастерства Орловой и её виртуозного перевоплощения. Но это было ещё и очередное изобретение режиссёра, неистощимого на всякие технические выдумки.

Как же это осуществлялось? А вот как: сначала, закрыв половину кадра чёрной шторой, Орлову снимали как Шатрову. При этом Шатрова разговаривала голосом Никитиной, который передавался в павильон по радио. Разговор этот, конечно, был записан заранее. Затем плёнка отматывалась обратно, закрывалась другая половина кадра, и Орлова снималась как Никитина.

«Всё это требовало особенно тщательных репетиций. Условия творчества были уж очень непривычны, всё время надо было следить ещё и за тем, чтобы ни головой, ни рукой не заехать в закрытую половину кадра. А если учесть ещё и то, что съёмка двойников должна быть выполнена с одного раза, то можно себе представить, какого огромного внимания и поистине снайперской точности требовала эта работа», — рассказывала Любовь Петровна.

В 1947 году на кинофестивале в Венеции Орлова за роль в фильме «Весна» разделила первый приз как лучшая актриса года с европейской звездой Ингрид Бергман.

Как раз примерно к этому времени у них стала появляться возможность чаще бывать во Внукове. Собственно, это и было их настоящее место жительства. Московская квартира стала «явочной» на случай коротких перерывов в делах и местом срочных деловых встреч. Так как мы уже несколько познакомились с образом жизни наших героев, то нам совершенно понятно, почему, добираясь наконец до своего убежища, они предпочитали уединение, жили закрыто. Редкими были здесь многолюдные приёмы, разве что «по необходимости». Свои даты отмечали только вдвоём. Был в их жизни день, который они сами назвали «день любви» и проводили всегда дома. Если же кто-то из них вынужденно, по делам, оказывался вне дома, второй никуда не выходил и ждал звонка. Новый год часто встречали с семьёй Нонны Петровны, её сестры: дочерью Ионной Сергеевной и её мужем Юрием Александровичем Голиковым и их детьми — то есть со мной и братом Васей. После смерти Нонны Петровны они всегда встречали этот праздник только вдвоём. В полночь одевались, выходили к заснеженным деревьям и быстро, рука об руку, шли вперёд. Чтобы весь год потом так и идти — только вперёд и только вместе…

Однажды ситуация сложилась так, что Любовь Петровна должна была уехать, Ираида Алексеевна лежала в больнице, и Григория Васильевича некому было утром накормить завтраком. И тут не нашли ничего лучше, как это ответственнейшее дело возложить на меня, девятнадцатилетнюю. Люба дала мне самые строгие инструкции: яичница должна быть с помидорами, ломтики хлеба поджарены в тостере именно до золотистого цвета и, что самое ужасное, нужно было рано встать — Грише уезжать утром.

Люба уехала, и я стала тщательно готовиться. Будильник поставила в кастрюлю, чтобы не звонил, а грохотал, легла в самом неудобном месте, чтобы не засыпать намертво… Всё кончилось тем, что утром Григорий Васильевич разбудил меня со словами: «Машенька, вставайте, завтрак готов». Конфузу моему не было предела, и я только умоляла Григория Васильевича не выдавать меня Любочке. Малейший промах в отношении Гриши не прощался никому. Судя по всему, он меня не выдал.