– Вы знаете, как его звали?

– Я же сказала: Старый Боб.

– По паспорту?

– Боб Дженнингс.

– А вас как зовут? – осведомилась Эрика.

– На кой ляд вам сдалось мое имя? Я и так отвечаю на ваши вопросы.

– Очень мало свидетелей гибели Джессики Коллинз, если таковые вообще есть. Ей было всего семь лет, когда ее утопили. Ее тело, завернутое в полиэтилен, утяжеленное грузом, пролежало на дне двадцать шесть лет. Мы даже не знаем, была ли она еще жива, когда ее бросили в воду…

Старушка оторопела.

– Бедное дитя…

Питерсон, шагнув вперед, обаятельно улыбнулся женщине.

– Возможно, у нас возникнут еще вопросы, мэм. Вы хорошо знаете здешний район, и в расследовании ваши обширные познания нам очень бы пригодились.

Она посмотрела на него внимательно и спросила у Эрики:

– Он со мной флиртует?

– Ну что вы, вовсе нет, – смутился Питерсон.

– Надеюсь, что нет, молодой человек! Или вам в полиции больше заняться нечем?

– Уверяю вас, – поспешила вмешаться Эрика, подавив улыбку, – мы очень серьезно относимся к своей работе и к данному расследованию в частности, и ваша информация об этом районе была бы нам крайне полезна…

Старушка, поморщившись еще больше, смерила их быстрым взглядом с головы до ног.

– Есть сведения, что в день исчезновения Джессики возле ее дома видели темноволосого мужчину. Полиция его так и не выследила, но после того, как в карьере нашли останки девочки, у нас есть все основания полагать, что это мог быть Боб Дженнингс.

– Боб? Причастен к убийству? Нет-нет-нет. Он был чудаковат, глуповат, но чтобы убить ребенка… Нет. Исключено.

– Откуда такая уверенность? – спросила Эрика.

– Потому что я живу здесь всю жизнь. И могу отличить тухлое яйцо от свежего. На этом закончим, господа. Доброго вам дня.

Она свистнула собаке и загашала прочь. Лабрадор засеменил за хозяйкой.

– Так вы готовы помочь нам, раз вы так хорошо знаете здешних людей и местность? – крикнула ей вслед Эрика, но старушка даже не обернулась, продолжая удаляться от них.

Они смотрели, как она, хлюпая кроссовкой с надорванной подошвой, исчезает за деревьями.

– Флиртует… – проворчал Питерсон. – Много о себе возомнила.

– Нет. Ей известно больше того, что она выдала нам, – заметила Эрика. Она поспешила к деревьям, Питерсон – за ней. Когда они завернули за угол, там никого не оказалось.

– Куда она делась-то? – удивилась Эрика. Перед ними меж деревьями тянулась узкая тропа, в воздухе все еще висели клочья тумана, и их снова окутала неестественная тишина.

– Может, это был призрак, – предположил Питерсон.

– И собака тоже?

Они остановились на минуту. Эрика вытащила телефон.

– Мосс, это я. Попробуйте узнать, держал ли кто на карьере лодку, проверьте, не задокументировано ли где, что местный совет убрал с карьера какое-либо судно. Они очень педантичны в этом плане, любят все регистрировать… Также выясните, для чего конкретно использовался карьер; разновидность песка или гравия, что в нем добывали. Может быть, история подкинет нам какую-то зацепку… Чем черт не шутит.

– Порой только и нужно, чтоб черт пошутил, – прокомментировал Питерсон, когда Эрика отключила трубку. Он повернулся, глядя в ту сторону, где простирался карьер, замаскированный вереском и травой. – Подумать только, что все это время она была здесь, меньше чем в миле от дома, – промолвил он.

В ту ночь Эрика спала неспокойно. Ей снилось, что она тонет в ледяной темной воде Хейзского карьера. Светила полная луна, а она медленно опускалась на простиравшееся под ней дно, подсвеченное, будто лунный ландшафт. Она плыла параллельно дну, не чувствуя онемевших рук и ног; легкие разрывались от боли. Вокруг нее вздымался ил, заслоняя видимость. Но потом муть улеглась, и она увидела Джессику, стоявшую на дне карьера, – девочку, а не ее скелет. Она была нарядно одета, явно для похода в гости на день рождения подруги; ее длинные белокурые волосы веером струились вокруг ее головы; ткань розового платья лениво раздувалась в слабых потоках подводных течений. Ее ноги в украшенных узором сандалиях не утопали в грунте, а будто парили над ним. Под мышкой она держала подарок – маленький квадратный сверток с рисунком в черно-белый горошек.

Джессика улыбнулась, выпустив струйку крошечных пузырьков через дырочку на месте отсутствующего переднего зуба. Не двигая ни руками, ни ногами, все так же с подарком под мышкой, она тронулась с места и поплыла.

На некотором удалении на дне карьера Эрика теперь видела ряд знакомых домов, вереницу дубов, образующих темную размытую линию. Это была улица Эйвондейл-роуд в саване из илистых отложений. Далеко впереди мигнул свет – один раз, второй, и Джессика быстрее заскользила по подводной улице. Пытаясь нагнать ее, Эрика изо всех сил дрыгала руками и ногами, но только будоражила донный песок. Наконец она все же настигла Джессику, схватила ее за руку и начала подниматься на поверхность. Но стоило ее пальцам сомкнуться вокруг крошечной ручки Джессики, как кожа на ней стала отслаиваться, оголяя кости. Потом облезла кожа с лица, оголив череп и зияющие глазницы. К тому времени, когда Эрика вынырнула из воды, Джессика превратилась в скелет.

Пытаясь отдышаться, Эрика хватала ртом холодный ночной воздух, и когда ее зрение обрело четкость, она увидела на краю карьера две фигуры.

* * *

Эрика пробудилась с криком. Простыни пропитались потом, но саму ее бил озноб. За окном ее спальни все еще было темно, часы у кровати показывали 4.30 утра. Она встала и залезла под душ. Долго стояла под горячей водой, чтобы прогреть кости, заледеневшие в холодной воде карьера. Наконец, когда душевая вода стала остывать, она укуталась в толстый халат и прошла на кухню. В эти дни она знакомилась со следственными материалами, что отобрал для нее Джон, и сейчас, приготовив кофе, она принялась просматривать стопку архивной документации, которую принесла домой с работы.

* * *

Около восьми утра Эрика прибыла в отделение полиции Бромли и, выйдя из лифта на первом этаже, увидела весьма занятную сцену. Группа патрульных стояла вокруг старой магазинной тележки с чучелом, которое они изготовили для сжигания в Ночь Гая Фокса[16], набив старыми газетами форму карикатурного полицейского. Вместо головы – воздушный шарик, на котором стойким маркером нарисовано скорбное лицо с большими глазами. На макушке – полицейский шлем, из-под которого торчат кудри рыжего парика. По-видимому, патрульных остановил суперинтендант Йель, который теперь распекал их, стоя перед тележкой.