Нельзя исключить и иной интерпретации происходившего. Столь же возможно, что Ежова поставили в известность об изменившихся после 3 марта правилах игры. Уведомили (кто именно — Сталин, Ворошилов, кто-то иной?) о том, что армейских не следует затрагивать. Как бы забыть о них. Даже о тех четырнадцати, кто был арестован. Поэтому-то Ежов мог и не придать вполне сознательно значения еще одному вопиющему факту. Тому, что из 170 протоколов допросов и 8 — очных ставок, поступивших к нему из НКВД за февраль и март, только один (!) отражал показания сотрудника комендатуры Кремля, Синелобова. Да ещё такой, какой не содержал ни намека на «полезные» для следствия сведения. На все многочисленные вопросы, призванные в любой форме подтвердить лишь одно — передачу им данных о системе охраны Кремля сестре — библиотекарю правительственной библиотеки, он отвечал на редкость однозначно: «не помню», «не знаю», «не было», «отрицаю».

Мог Ежов и вполне сознательно не придать значения столь странной, однобокой, выборочной информации о ходе следствия. И всего лишь как председатель КПК, «забыв» о существовании «кремлевского дела», в первых числах апреля подписать протокол о вынесении Петерсону строгого выговора. «За отсутствие большевистского руководства подчиненной комендатурой, слабую политико-воспитательную работу среди сотрудников и неудовлетворительный подбор кадров». Протокол, в котором одно слово «неудовлетворительный» фактически перечеркивало вскрытый следователями НКВД «заговор с целью убийства Сталина».

Петерсона явно выводили из-под удара. И в прямом, и в переносном смысле. 9 апреля Политбюро утвердило решение, основанное на протоколе КПК. Петерсона освободили от обязанностей коменданта Кремля,[105]а вскоре перевели в столицу Советской Украины, к Якиру, в качестве помощника (заместителя) командующего Киевским военным округом по материальному снабжению. Тем самым он на два года был исключен из числа причастных к «кремлевскому делу».

Сразу же после появления «Сообщения ЦК» прежний вариант структуры «контрреволюционной организации» СПО вновь скорректировал. Ввёл в неё ещё одну группу, более соответствовавшую предопределённой и уже объявленной цели «заговорщиков», для чего воспользовался готовностью Мухановой признать, подтвердить все, что требовалось. 28 марта во время очередного допроса Муханова рассказала, как переехала в 1922 г. в Москву из Самары и поселилась на квартире у знакомого отца, некоего Г.Б. Синани-Скалова, во время Гражданской войны офицера Колчака, потом якобы поддерживавшего отношения с бывшими сослуживцами. Все они, по словам Мухановой, входили в подпольную белогвардейскую организацию, в которую вовлекли и ее, молодую и неопытную девушку. Ни Му-ханову, ни следователей не смутили важные детали биографии Синани. И то, что он несколько лет выполнял ответственное задание советской власти в Монголии и Китае. И то, что после возвращения на родину стал работать в исполкоме Коминтерна.

«Белогвардейская группа» оказалась последним достижением следствия. Допросы, продолжавшиеся весь апрель, не принесли ничего нового. Лишь позволили «подтвердить» очередными показаниями уже имевшиеся «признания», ставшие единственным доказательством существования «контрреволюционной организации» и ее преступных замыслов. И потому 2 мая Ягода направил Сталину докладную записку: «Следствие по Каменеву Л. Б., Розенфельд Н. А., Мухановой Е. и др. в подготовке террористических актов над членами Политбюро ЦК ВКП(б) в Кремле заканчивается. Установлено, что существовали террористические группы — 1) в правительственной библиотеке Кремля, 2) в комендатуре Кремля, 3) группа военных работников-троцкистов, 4) группа троцкистской молодежи, 5) группа белогвардейцев. Считал бы необходимым заслушать дела этих групп на Военной коллегии Верховного суда без вызова обвиняемых и расстрелять организаторов террора и активных террористов… Всего 25 человек. Что касается Каменева, то следствием установлено, что Каменев Л.Б. являлся не только вдохновителем, но и организатором террора. Поэтому полагал бы дело о нем вновь заслушать на Военной коллегии Верховного суда. Дела на остальных 89 обвиняемых: рассмотреть часть на Военной коллегии Верховного суда, часть на Особом совещании».[106]

Теперь все выглядело так, будто следствие завершено, процессы можно проводить в ближайшие дни, а затем, лишь для подведения политического итога, созывать Пленум, о котором уже было объявлено. Но именно тогда в «кремлевском деле», и опять же без какой-либо видимой причины, возникла очередная пауза. Пауза, которой — но ничего не зная о ней — воспользовался Енукидзе. Он не мог и представить себе, что происходит в тиши кабинетов руководителей НКВД. Но, скорее всего, просто ощущая ту напряженную атмосферу, которая начинала все сильней и сильней давить на него в Кисловодске, в санатории «Карс», ощущая изменение отношения к себе после читки «Сообщения ЦК» на закрытых партсобраниях, наконец осознал серьезность своего положения. И 8 мая обратился в Президиум ЗакЦИК с заявлением об отставке: «Уважаемые товарищи. Постановлением II сессии Закавказского Центрального исполнительного комитета от 5 марта 1935 г. я был избран председателем ЗакЦИКа. Состояние моего здоровья не позволило мне вскоре после моего избрания приехать в Тифлис работать, и я выехал в отпуск в Кисловодск. Отпуск мой скоро кончается, а между тем мое здоровье требует, чтобы я еще на долгое время остался здесь на лечении. Не считая для себя возможным числиться председателем ЦИК ЗСФСР и в то же время не быть в состоянии работать в закавказских республиках, прошу вас освободить меня от обязанностей председателя Закавказского ЦИК. Выражая свое глубокое сожаление по поводу моего вынужденного отказа приехать к вам работать, прошу всех товарищей принять мой горячий привет».

Енукидзе почему-то предположил, что его заявление может быть отклонено, и чтобы добиться желаемого, направил письмо в Заккрайком Л. П. Берии: «Прилагаю при сем копию моего письма Президиуму Зак-ЦИКа с просьбой освободить меня от обязанностей председателя ЗакЦИКа. Прошу Заккрайком ВКП(б) сделать соответствующее указание Президиуму ЗакЦИКа об удовлетворении моей просьбы». Сочтя и это недостаточным, послал аналогичное обращение еще и в Политбюро: «Уважаемые товарищи. Прилагаю при сем копии писем, посланных 8 мая с.г. секретарю Зак-крайкома ВКП(б) и Президиуму Закавказского Центрального исполнительного комитета об освобождении меня от обязанностей председателя ЗакЦИКа, прошу Политбюро: 1. Удовлетворить мое ходатайство и дать соответствующее указание Заккрайкому. 2. Решить вопрос о моей работе».

Последний же, самый важный для себя пункт Енукидзе подробно изложил в четвертом письме — секретарю ЦК Ежову: «Уважаемый Николай Иванович… Отпуск мой кончается в конце этого месяца. Мне, конечно, очень хотелось бы получить какую-нибудь работу в Москве, но если это нельзя, то согласен остаться работать здесь. На словах мне было предложено взять работу уполномоченного ЦИК по Минеральноводской группе или по Сочи. В этом направлении я лично никаких шагов еще не предпринимал ввиду того, что в обоих этих местах уже назначены уполномоченные ЦИК. С тов. Ганштоком мне самому неудобно было говорить и я его не видел здесь совсем. С тов. Евдокимовым я виделся раз в первые дни моего приезда сюда, но ничего о своей работе ему я тоже не говорил. Тов. Метелева я видел, и он согласен стать моим заместителем по Сочи, но это будет для меня очень неудобно по личным соображениям. Если бы ЦК назначил меня уполномоченным ЦИК по обеим группам курортов, а нынешних уполномоченных моими замами, было бы удобнее и лучше. Работа от этого выиграла бы в смысле проведения единообразных мер в деле благоустройства этих курортов и лучшего использования кадров. Все это пишу Вам для сведения и сообщаю, что возьму любую работу, на какую ЦК направит меня».[107]