Роберта я узнал тут же – его большая голова и круглое, довольное жизнью лицо совершенно не изменились за прошедшие годы. Он сказал, что рад меня видеть, чем знатно удивил – я и не думал, что он меня вообще вспомнит. Более того, он сказал, что, узнав о встрече, надеялся, что увидит на нем именно меня. Как выяснилось, он хотел рассказать мне его версию событий, произошедших с нами много лет назад.

– Всегда рад послушать чужую версию событий! – ответил я. – Да только обычно никто со мной ею не делится.

Девятнадцатилетний Роберт с удовольствием поведал мне о том, каким странным я был в детстве. По его словам, я постоянно ныл по поводу их с ребятами игр и разговоров. Когда они начинали по очереди отпускать шуточки по поводу мам друг друга, я начинал плакать.

– Причем ты совершенно не смущался! – добавил Роберт. – Ты вел себя так, словно нам следовало преспокойно продолжать разговор, пока ты рыдаешь неподалеку! Мы не знали, что делать и обычно просто убегали!

– Да, вполне на меня похоже, – согласился я.

– А потом ты поднимал эту тему при следующей встрече и пытался нам объяснить, почему та или другая шутка задела твои чувства, и нам снова приходилось от тебя скрываться! – теперь Роберт уже мог над этим посмеяться. – Да, с тобой тяжко было дружить, – добавил он, – но мы честно пытались!

Я в ответ рассказал ему о том случае, когда он обвинил меня, что я ковыряюсь в носу – эту историю он не помнил. Когда речь с моей подачи зашла о мистере Гельмане и миссис Джонсон, стало ясно, что больше всего Роберт хотел поговорить со мной именно об этом.

Он объяснил мне, что они с друзьями жили далеко от школы и им приходилось добираться на занятия на автобусе, и что пока я спокойно выходил из дома в половине восьмого, им приходилось регулярно вставать в пять утра. Учителя невзлюбили их с первого взгляда, задолго до того, как я перевелся к ним в третий класс. Он рассказал мне о неприятностях, которые им с Мануэлем тогда приходилось пережить дома, и как больно было им на этом фоне выслушивать обвинения в том, чего они не совершали.

– Помню, ты пытался нас защищать, – сказал Роберт. – Хоть ты и был с виду слезливым ботаником, но не боялся спорить с учителями на глазах у всего класса. Стоило им начать к нам прикапываться на людях, как ты тут же начинал рыдать и отчитывать их сквозь слезы. Это было нечто! Ты даже толком не был нам другом, но все равно защищал нас!

– Не совсем так, – вздохнул я, расстроенный необходимостью разочаровывать парня. – Если бы я узнал, что вы совершили что-то противозаконное, я бы вас сдал без раздумий.

Роберт нахмурился:

– Серьезно?

– Абсолютно. Я был предан не вам, а одной лишь истине.

Роберт покачал головой и отвернулся в смятении. Мы словно вновь вернулись в детство.

Летом 2000-го года я вернулся домой на каникулы. То был первый мой вечер дома, а до четвертой поездки в семейный лагерь оставалась еще неделя. Я играл на пианино и вдруг услышал, как наверху громко хлопнула дверь. В нашей семье бывало всякое, но дверью не хлопал еще никто и никогда. Потом я слышал, как Мириам наорала на маму – больше никого дома не было. Через минуту на лестнице показалась мама.

– Что случилось? – спросил я.

– Э-э-э-э-э… Так, ладно, – начала мама. Я никогда еще не видел ее настолько сбитой с толку. Я интуитивно понял, что лучше присесть, и мы с мамой опустились на диван. Взяв небольшую паузу и собравшись с духом, она выпалила:

– Я ухожу от твоего отца. Мы разводимся.

– И хорошо, – сказал я без раздумий. – Вы никогда друг другу не подходили в плане мировоззрения.

Мама перевела на меня затуманенный взгляд.

– Что?

– Ты любишь людей, а папа – нет, – начал я. – Ты всегда надеешься на лучшее, хоть и тщетно, а папа заранее ждет худшего. Он любит ходить на концерты, а ты – нет. Он любит говорить об искусстве, политике и морали, а ты – о других людях. И еще тебе хочется нравиться окружающим, а папа наоборот – желает, чтобы его все оставили в покое.

Мама повесила голову, ее глаза словно опустели. Мне казалось, что я проявлял понимание и сочувствие, но ее мои слова, кажется, не особо утешили.

– Я что-то не то говорю? – спросил я. Мама покачала головой. – А как бы ты сама описала причины вашего развода?

Мама вздохнула и провела ладонью по подлокотнику.

– Я полюбила другого.

Несмотря на то, что я, строго говоря, был противником секретов, я в этот момент испытал даже некую извращенную гордость за маму – я был искренне впечатлен тем, что ей удалось завести отношения на стороне и сохранить это в тайне. Мама крайне редко посещала какие-либо мероприятия, так что я спросил напрямую:

– А где вы с этим человеком встретились?

Мама снова замялась, вздохнула и сказала:

– В семейном лагере.

Я мог в тот момент подумать о чем угодно – о предстоявшем скандале, обо всем комизме ухода от мужа к кому-то из семейного лагеря, о чувствах, которые вроде как должны были переполнять меня в тот момент и о том, почему этого не происходило, и так далее. Но нет – вместо этого мой мозг выстроил в ряд всех мужчин из лагеря в попытке угадать, в кого из них влюбилась мама. Та, впрочем, прервала мои размышления, назвав его имя: «Джо». То, как она протянула «о», явно наслаждаясь этим звуком, однозначно выдавало ее чувства по отношению к этому человеку.

Я знал Джо, но ни разу не видел, чтобы они с мамой разговаривали. У Джо был высокий голос, но говорил он при этом медленно и путано, а его глаза казались огромными из-за очков с толстыми линзами. Образ этого едва знакомого мне человека в отношениях с мамой меня несколько насторожил.

Мама вновь глубоко вздохнула и сказала:

– У нас с твоим отцом были свободные отношения.

– Понимаю, – снова слишком быстро ответил я.

– Правда? – удивилась мама.

Несмотря на то, что у меня у самого никогда не было девушки, я, как мне казалось, действительно понимал, что такое свободные отношения, поскольку девушки, которые мне нравились, имели тенденцию спать с другими парнями.

И удивлялась мама совершенно напрасно – хоть это и был первый раз, когда она мне рассказывала про свободные отношения, я и так подозревал, что их отношения с отцом носят характер чего-то подобного – уж слишком плохо они умели хранить секреты. Они часто упоминали свободные отношения и моногамию, причем упоминали слишком уж обыденно. Мама говорила как-то, что некоторые из ее друзей и подруг по семейному лагерю состояли в свободных отношениях, а отец в бытность мою подростком периодически мне выдавал на-гора советы на тему того, как общаться с девушками, и советы эти существенно отличались от подхода, который он сам нашел к маме в четырнадцать. Но я никогда не вдавался в расспросы, поскольку обыденность, с которой они обо всем этом говорили, заставляла такие вопросы казаться бессмысленными.