от старости голова) было столько неприглядного, откровенного натурализма, что сцена вызывала отвращение.

Рядом с Евгением Адольфовичем, протягивая руку, стояла заведующая сберегательной кассой. Зинаида Андреевна что-то говорила. По движению губ я не смог понять ничего, кроме одного слова, повторенного несколько раз: «Поздравляю». Но Евгений Адольфович, неловко отмахнувшись от нее, повернулся спиной и стал застегивать сумку.

Синельник повел камеру вправо, в сторону от сребролюбивого старца. Вот тут-то и произошла перебивка, давшая мне повод для нелицеприятного разговора с Максимовым. Изображение сбилось, перескочило с фигуры Пруса, но не вправо, а куда-то поверх перегородки и остановилось уже на рифленом панно, которое украшало стену операционного зала.

Затем последовал черный провал, сменившийся общим видом центральной сберегательной кассы, отснятым с улицы. Последние сухие листья падали с голых деревьев. Камера проследила за одним из них. Он упал на асфальт и слегка вздрагивал в потоке холодного воздуха.

Пленка закончилась, проектор тарахтел вхолостую, отбрасывая на стену сноп яркого света…

Можно только догадываться, что было на вырезанных кадрах. В одном я абсолютно уверен: Максимов, будучи замешанным в убийстве, не оставил бы своего изображения на пленке. Самый изворотливый преступник не станет вести такой рискованной игры — всему есть границы. Скорее всего, отсутствующие кадры частью захватили самого Евгения Адольфовича и частью — посетителей сберкассы. Если верить незнакомке, побывавшей в архиве до меня, ей нужны были фотографии Пруса — и только Пруса! А вдруг есть какая-то связь между посетительницей архива и мужчиной, который интересовался дедом Татьяны Обуховой? Ведь и там и здесь речь идет о фотографии, причем одного и того же человека.

С позитивной пленки снимков не сделаешь — необходим целый ряд промежуточных операций, за которые возьмется не каждый фотолюбитель. Допустим, что кинопленка женщине в самом деле была нужна для изготовления фотографии, которую незадолго до смерти Пруса показал Тане Обуховой мужчина в очках. Могло так быть? Вполне. Исходя из этой посылки, я поручил Сотниченко опросить возможно большее количество фотографов-профессионалов: не приходилось ли им в период с конца декабря до Нового года делать на заказ фотографии с позитивной кинопленки?

Ведь кто-то делал тот нестандартный снимок!

Оказывается, последние слова я произнес вслух. Дочь отрывается от учебников и удивленно смотрит на меня:

— Папка, ты что?

Я виновато улыбаюсь: все в порядке. Она укоризненно качает головой и снова склоняется над книгой.

А я возвращаюсь к нашей версии.

Не исключая связи: преступник — архив студии — гость Татьяны Обуховой, я, в ожидании результатов от Сотниченко, временно сбрасываю ее со счетов и сосредоточиваю внимание на истории с ключами. Со времени последней встречи с Фроловым она беспокоит меня все больше.

Итак, существуют два ключа: один всегда был у Геннадия Михайловича, а второй висел на гвозде у входной двери. Думается, что есть еще и третий ключ — дубликат второго. Напрасно Фролов боялся, что я припишу авторство этого варианта ему. Автор — Соловьев. Он сделал все возможное для проверки этой версии. Я говорю «все возможное», а надо было бы сказать «почти все», потому что сегодня я решил опросить не отдельных клиентов Фролова, как это сделали наши предшественники, а тех, чьи электробритвы поступили в ремонт до седьмого января и возвращены владельцам после убийства Пруса. Геннадий Михайлович не помнит, когда видел второй ключ в последний раз, а седьмого января он уже висел на месте и в числе всей обстановки мастерской был внесен в протокол работниками милиции.

Как же он попал на гвоздь? Скорее всего, это сделал кто-то из клиентов Фролова. Тот из них, кто имел доступ в помещение мастерской непосредственно перед седьмым января. Конечно, не сверхценная идея, но, чем черт не шутит, возможно, даст положительный результат.

Таких клиентов оказалось трое (их гораздо больше, но остальные были допрошены раньше): Тутов Иван Иванович, Христофоров Игорь Поликарпович и Желткова Вера Федоровна. Причем Желткова за электробритвой вовсе не пришла ни сразу после седьмого января, ни позже. О причине я узнаю только завтра. Завтра же Логвинов обещал дать мне сведения о результатах опроса слесарей, занимающихся изготовлением ключей.

Проверить версию с ключами несложно, уловить смысл в бредовых словах Арбузовой гораздо сложнее. Чувствую, что в ее бессвязных бреднях есть рациональное зерно. Определенно есть.

Попробуем разобраться.

Откуда у меня предчувствие, что выпивки с «Еленой» — не инсинуация озлобленной на весь мир больной женщины? Почему так настойчиво мое сознание связывает арбузовскую Елену с Обуховой-старшей? Ведь ничего общего между Еленой Евгеньевной и Арбузовой, кажется, быть не может. Вот именно — кажется. Какие-то интересы связывали их и, возможно, до сих пор связывают.

Интуиция? Почему бы и нет! Интуиция — это догадка, подсказанная опытом, это результат работы мозга. Не волнуют же меня, например, проделки соседей или «тайна», которую «пропивали втроем». Скорее всего, «тайна» — как раз тот обязательный элемент, который присущ сейчас деформированному сознанию Арбузовой. Другое дело — «третий». Нина Кузьминична настойчиво повторяла, что их было трое. «Третий» — мужского рода. А может быть, все-таки «она»? По какому принципу собиралась эта тройка? Что, если «тайна» окажется тем самым звеном, которого нам так не хватает?

2.

Оперативная запись

Вопрос: Архив погиб во время войны. Может быть, вы поможете?

Ответ: Да, я работал в то время в отделе внутренних дел. Припоминаю это дело, но в общих чертах. В тридцать девятом году в отделение Госбанка обратился некий Прус с просьбой обменять ему то ли двадцать, то ли двадцать пять тысяч рублей, которые сгнили у него в земле.

Вопрос: При каких обстоятельствах?

Ответ: Он положил их в пакет, завернул в тряпку и закопал в землю под окнами своего дома. Через пять лет выкопал, а деньги вместе с тряпкой сгнили.

Вопрос: Банк обменял ему деньги?

Ответ: Мы тщательно осмотрели все, что осталось от свертка, и обнаружили только несколько купюр, пригодных к обмену. Остальное превратилось в труху.

Вопрос: Сколько денег обменялось?

Ответ: Несколько сот рублей.

Вопрос: Как это воспринял Прус?

Ответ: Для него это был удар! Когда ему сообщили, что могут выдать только три или четыре сотни, он, помню, потерял сознание. Самым