Если Горен выживет после, как они говорили, Кровавой луны, на него наденут доспехи, и он получит право служить на стороне орков в самом низком звании, то есть в подкреплении, чтобы прикрывать чужие спины, то есть быть живым щитом.

Горен давно перестал размышлять о смысле «обучения». Получалось, что в период «обучения» он должен выполнять грязную работу для сил Тьмы, чтобы обеспечить пополнение воинов-смертников. Боевые занятия состояли исключительно в получении ударов. Кто выживал, того отправляли на войну.

Горен чувствовал, что силы его на исходе. Знал, что не сможет больше поднять камень, даже если от этого будет зависеть его жизнь. Все было не так, как в тот раз, когда он нес воду в ведрах; тогда он тренировал собственную волю. А здесь имело место рабское существование, и он дошел до предела. Жить дальше он не хотел да и не мог.

Закрыв глаза и замерев, он ждал очередного удара. Но тут враскорячку подошел еще один орк.

— Брось ты этого червяка, — сказал он приятелю, привычно по-оркски растягивая раскатистое «р». — Жаракк только что вернулся с хорошими известиями, так что проставляется.

Мучитель наградил Горена пинком, от которого тот кубарем полетел на землю.

— Твое счастье, крыса, — прорычал он, — но мы встретимся завтра, и горе тебе, если ты не станешь послушным!

И исчез со вторым орком в пещере. Тролль приковылял к Горену, схватил его за ногу и потащил за собой.

Вскоре Горен лежал в превращенной в тюрьму пещере с запертой дверью и крошечным окошком, сквозь которое в камеру проникал тонкий лучик света. Пахло отвратительно; влажные стены покрылись серой плесенью. Камера составляла три шага в длину и три в ширину. Горен измерил ее в самом начале, когда у него еще хватало сил и цепи не казались неподъемными. Теперь размер помещения не играл особой роли, потому что он без сил свалился на пол, как только тролль швырнул его внутрь и запер дверь.

Цепи, которые никогда не снимали, с каждым днем становились не легче, а тяжелее. Казалось, они питаются кровью, которая сочилась из натертых ступней и ладоней и ручьем текла из многочисленных ран на руках и ногах, потому что набухали все больше и становились все теснее.

Подстилкой Горену служила гнилая солома. Еду, как всегда, уже принесли: одна миска с тухлой водой и вторая с вонючей похлебкой, в которой плавали какие-то ошметки (Горен не рассуждал, из чего она приготовлена), и кусок сухого хлеба.

Горен проглотил скудный ужин, ему следовало беречь силы. Вначале его несколько раз вытошнило, но потом неприхотливый желудок привык.

Поев, он скрючился на полу, перебравшись поближе к свету, и уставился в крошечное отверстие, сквозь которое удавалось разглядеть кусочек неба. Именно туда были устремлены все его помыслы; пока он может видеть этот кусочек неба, для него еще не все потеряно.

«Чуть было не забыл». Горен приподнялся и, звеня цепями, подполз к противоположной от двери, слегка освещенной стене. Острым обломком камня сделал очередную зарубку. Всего их было двадцать.

Как недавно он попал сюда и как давно! И каждый день видел, как умирали его товарищи по несчастью.

Да, он был не один. Окруженная отвесными скалами низкая долина была забита рабами, закованными в цепи по рукам и ногам. Регулярно выносили покойников, и столь же регулярно появлялось пополнение. Всем было одинаково плохо, даже если работы приходилось выполнять разные. Жаракк являлся работорговцем, он увез выживших и вернулся со «свежатиной».

Издалека до Горена доносился громовой хохот. Дела явно шли хорошо, раз уж Жаракк проявил такую щедрость; все орки уже напились. Пьянка затянется на всю ночь. Если пленникам повезет, их страдания начнутся не раньше полудня, когда мучители отойдут от похмелья.

Горену казалось, что он провел здесь не меньше половины своей жизни, а ведь не прошло еще и месяца. По всей видимости, осталось ему недолго, если издеваться над ним будут по-прежнему. Горен чувствовал, что ему достается больше, чем другим. Но предпочитал об этом не думать.

Он осторожно ощупал спину. Некоторые раны воспалились, но возможности их прочистить не было. Он старался спать на животе или на боку и постоянно оттягивал от тела одежду, которая приклеивалась к гноящимся ранам.

Рванину давно следовало выбросить. Но в каком-то смысле она сохраняла его человеческое достоинство и напоминала о прошлой жизни. Положение его при всем желании не могло стать более отчаянным.

Теперь Горен завидовал Дарвину Среброволосому и магистру Альтару: они приняли мучительную кончину от тролля, зато их страдания уже позади.

А еще Горен чувствовал себя виноватым: он не сумел их защитить и не предотвратил ужасную смерть. И очень по ним скучал, особенно по зануде-мастеру. Благодаря этим людям юность его была наполнена такими радостями, которых в детстве он совсем не знал.

Теперь у него не осталось никакой связи с прошлым.

И хорошо.

Нет, это не имело никакого отношения к внутреннему голосу. Чем хуже обстояли дела у Горена, тем громче оказывался шепот, который снова проснулся и не позволял больше себя подавлять. Несмотря на последние торопливые объяснения Дераты, он до сих пор считал, что это недостаток его мозга, порождение больного ума, точнее, безумие.

— Оставь меня в покое, старый паразит, — устало подумал он.

— Но я же тебе помогаю, сын мой. Неужели ты думаешь, что был бы еще жив, если бы не кровь дракона, которая в тебе течет, и не сила моей души?

— Я не твой сын, не смей меня так называть.

— Если подумать, то в каком-то смысле сын. В твоих жилах течет кровь моего сына. Да, ты, как и твои родители, из древнего славного рода.

— Мои родители? Мать моя была изгоем, потому что познала черноту души Руорима. К шейканам я не имею никакого отношения.

— Ты не можешь отрицать, кто ты.

— Неправда, могу. Молчи. Дай мне поспать.

— Только когда ты прекратишь думать о смерти.

Горен вдруг усмехнулся, увидев себя как бы со стороны.

— А тебе-то какая разница? Как тебе понравится, старик, если я просто сдохну и заставлю твою душу гнить в моем теле? Может, продам ее Гирину за хорошее место в лодке, перевозящей через Реку Душ…

Шепот стих.

Горен понял, что попал точно в цель. Пока еще предок, если это действительно он, не взял над ним власть и полностью зависел от него. От Горена. Своими угрозами Горен его не утихомирил, но на какое-то время обрел покой. Физическая боль и внутренний шепот вместе — это слишком. Если Горен хочет остаться самим собой и выжить, ему нужно хотя бы немного сна и покоя, иначе тело его долго не выдержит.

Он снова уловил шепот. Но теперь он доносился из соседней камеры.

— Ты еще жив?

Он придвинулся к стене. Тонкие щели и дыры в скале помогали кое-что услышать.