— Ну, у неё же столько дел, — проговорил он. — Детишки-то только и делают, что рождаются, а?

Все ухмыльнулись.

— А она ведь не только при родах помогает, — вступил в разговор Джим Вертел. — Когда моя мама умирала, Тиффани просидела с ней всю ночь. Боль отводила! Она это умеет, знаешь?

— Да, — сказал Джо. — Даже когда старый барон умирал, у него сиделка была, но на самом-то деле это Тиффани его поддерживала. Следила, чтоб ему больно не было.

За столом повисла тишина — каждый вспомнил все те случаи, когда их с Тиффани Болен дороги пересекались. Потом Фут Нутер еле слышно произнёс:

— Знаешь, Джо, мы ведь все надеемся, что твоя Тиффани останется у нас. Она у тебя молодец, что и говорить. Не забудь сказать ей об этом, когда увидишь.

— Мне ей и говорить ни к чему, Фут, — ответил Джо. — Жена, конечно, надеется, что дочка присмиреет и станет жить здесь, на холмах, со своим парнем — ну, ты его знаешь, молодым Престоном, который ещё уехал в Анк-Морпорк учиться на настоящего врача. Да только я не думаю, что Тиффани этого хочет. А если и захочет, то не теперь. Она, видишь ли, по стопам своей бабки идёт, только на нынешний манер. Понимаешь, о чём я? Она, сдаётся мне, хочет мир изменить, а если не мир, то хотя бы вот этот его клочок, наши Меловые холмы.

— Такая ведьма для нас, пастухов, в самый раз, — сказал Томас Травоу, и все согласно закивали.

— А помните, в былые времена все пастухи собирались и устраивали Бои? — спросил Дик Хватли, обращаясь словно бы к пустой кружке. — Тогда у нас никаких ведьм и в помине не было.

— Ага, — сказал Джо Болен. — Только сражались они не посохами, чтоб ты знал. Они локти ставили на стол, вот так, руками сцеплялись, и кто чью руку уложит — тот и победил. А того, кто всех победит, звали всем пастухам пастухом.

Все засмеялись, и большинство вспомнило матушку Болен. Она была последней, кто мог зваться всем пастухам пастухом. После одобрительного кивка матушки Болен пастух весь день ходил гоголем, и не важно, кто там победил в Боях.

— Ну, в наши дни никаких первых пастухов в холмах нет. Зато есть ведьма, твоя Тиффани, — заявил Роберт Пузоу после долгого молчания, когда все пили пиво и раскуривали трубки.

— Так если уж первых пастухов нет, а ведьма есть, может, кто-то из вас должен сразиться с ней на руках, как в старые времена? — предложил Джон Кинзли, широко ухмыльнувшись — и покосившись на отца Тиффани.

— С ведьмой? Ни за что. Кто потом мне самолюбие заштопает?

Джо хохотнул, остальные покивали. И тут на столы легла тень — девушка на метле пролетела над ними, крикнув:

— Привет, папа! Добрый вечер, все! Простите, спешу — тут близнецы на подходе!

Роланд де Чуваукли[29], молодой барон Меловых холмов, и в самом деле хотел бы во многих отношениях походить на своего отца. Он знал: старика любили, говорили, что он, мол, барон старой школы. Это надо было понимать так: все знали, чего от него ждать, и стражники держали оружие начищенным до блеска, браво отдавали честь и вообще делали то, чего ожидали от них. Барон же, в свою очередь, делал то, чего ожидали от него, а во всём остальном — то есть почти во всём — давал людям жить по своему разумению.

Но порой отец всё-таки вёл себя как капризный тиран, и вот это Роланд как раз предпочёл бы забыть. И когда он направился на Родную ферму, чтобы повидать Тиффани Болен, он очень хотел, чтобы его поняли правильно. Потому что когда-то они с Тиффани были друзьями, а теперь его супруга, Летиция, зовёт Тиффани своей лучшей подругой. Всякий мужчина, у которого есть хоть капля ума, к лучшим подругам жены относится с благоразумной осторожностью. Кто знает, какими… маленькими секретами они делятся. Роланд получил домашнее образование и не многое знал о жизни за пределами Меловых холмов; так что он опасался, что «маленький» — то самое слово, которое Летиция могла упомянуть, секретничая с Тиффани.

Он решил воспользоваться случаем, когда заметил, что метла Тиффани снизилась у фермы в самом начале субботнего вечера, когда Джо Болен наверняка был в пивной.

— Привет, Роланд, — сказала Тиффани, даже не обернувшись, когда он въехал во двор фермы и спешился.

Роланда передёрнуло. Он же барон! Это его ферма! Но тут он осознал, какая глупость пришла ему в голову. Да, он барон, и у него есть бумаги, где написано, что ферма — его собственность. Но это — ферма Боленов. Всегда была и всегда будет. И он знал, что Тиффани знает, о чём он только что подумал, поэтому к моменту, когда она обернулась, успел слегка порозоветь.

— Э-э, Тиффани, — начал он. — Я просто хотел повидать тебя, и, э-э… ну, знаешь…

— Роланд, не тяни кота за хвост, — поторопила его Тиффани. — У меня был тяжёлый день, а вечером надо ещё в Ланкр лететь.

— Об этом-то я и хотел поговорить, — сказал Роланд, обрадовавшись, что разговор свернул в нужном направлении. — Тиффани, люди… жалуются.

Это было совсем не то слово, которое стоило произносить, и он это знал.

Тиффани резко обернулась к нему и не менее резко спросила:

— Что?

— Ну, понимаешь, тебя вечно нет. А ты же наша ведьма, ты должна быть тут и помогать нам, Тиффани. Но ты чуть ли не каждый второй день пропадаешь в Овцепиках. — Роланд выпрямился, словно ему за шиворот сунули ручку от метлы. Он собирался высказать официальную претензию, а не мямлить. — Я твой барон, — заявил он, — и я прошу тебя выполнять свои обязанности, свой долг.

— Мой долг? — негромко переспросила Тиффани.

А чем, по его мнению, она занималась все эти недели, когда перевязывала ноги, врачевала болячки, принимала роды, забирала боль у тех, чьи дни были сочтены, навещала стариков, присматривала за детьми и подрезала эти злосчастные ногти на стариковских ногах?! А чем занимался в это время сам Роланд? Устраивал званые вечера? Восхищался потугами Летиции рисовать акварелью? Лучше бы предложил, чтобы Летиция ей помогла. Отлично же знает, что его жена могла бы стать хорошей ведьмой, у неё есть способности. И тогда она приносила бы пользу холмам.

А потом Тиффани поняла, что зря она так подумала. Ведь Летиция навещает рожениц, говорит с ними. Но Тиффани так разозлилась на Роланда, что не могла ничего с собой поделать.

— Я подумаю о том, что ты сказал, — ответила она с преувеличенной вежливостью, отчего Роланд покраснел ещё больше.

По-прежнему прямой, как ручка от метлы, он подошёл к лошади, сел в седло и поскакал прочь.