— Данилка, ты? Господи, боже.

— Здравствуйте, тетя Лена. Пустите?

— Да конечно же. Входи, входи.

— Я не один.

— Вижу. Увидела уже. Ничего девка, здоровая. Заходите, сейчас чай поставлю, а там и обед скоро.

— Ничего не слышно?

— Да нет. Никого и ничего. Маму твою сердечную похоронили у нас на кладбище. Игорь Николаевич сам приезжал. И корейца того тоже, прямо рядом, хотя это и не по христиански.

— Покажите?

— Да конечно, конечно. Идем в дом покуда.

— А у нас что?

— Да ничего. Заперто все и опечатано. Дом-то на твою мать был, стало быть ключ теперь в прокуратуре наследника дожидается, то есть тебя. Пойдешь, что ли за ним?

— Нет. Я паспорт возьму и уеду.

— Сейчас прям?

— Нет, ночью. А пока мы у вас побудем, можно?

— Конечно. Входите в горницу.

Данил подтолкнул Галию, и следом за ней прошел в сени.

— Маринка в школе, на экзаменах. Проходите, садитесь. Я вот вас накормлю и обратно в свинарник побегу.

Говоря это, она суетилась на кухне, потом вошла в горницу с чайником и домашним печеньем на тарелке, ставя все это на стол.

— А зачем у вас иконы? — подала голос Галия, стоявшая в углу комнаты и глядевшая в другой угол на книжную полку с приставленными к стене иконами.

— А как же без икон в доме. Вон та, с девой Марией и Богом на руках, мне еще от бабушки досталась.

— Во первых, Мария не дева, раз у нее было пять сыновей, две дочери и муж Иосиф.

— А ты-то от куда все это знаешь, пигалица. Была там, что ли?

— Не была, но знаю. А на икону грех молиться, это идолопоклонничество.

— На тебя, что ли молиться? А? Ты, Данилка, где такую подцепил?

— Да ладно вам, тетя Лен. Гал, сядь, ты не у себя дома.

Девушка ожгла его бешенным взглядом и направилась к сеням.

— Куда она? Есть не будет, что ли?

— Не знаю. Захочет, придет. А где у вас кладбище?

— Да недалеко от вашего дома. Тебя вот в детстве за ворота не пускали, от чего-то берегли, не знаю, а так там бы тоже бегал. Только голодным не уходи.

Данил быстро выпил чай и поднялся.

— Это еще с чего? Пока борщ не поешь, никуда не пущу.

— Тетя Лен, вы меня обкормите.

— Ешь, говорят тебе. Я, когда у вас убирала, твоя мама меня, как барыню угощала. Так что долг платежом красен.

Данил покорно сел снова на стул.

Из дома вышли они вместе. Женщина проводила его немножко и, показав дорогу, свернула к свинарнику. Дальше Данил пошел сам, даже и не вспомнив про Галию. А та стояла одна под березой.

— Данил, — окликнула она проходящего мимо парня.

Данил молча свернул к ней.

— Ты почему ушла?

— Просто так. Нищенский у нее дом и еще воняет.

— Глупости. Ничем там не воняет, только борщем.

— Хлевом.

— В хлеву Христос родился.

— Откуда ты знаешь?

— У тебя в книжке прочитал.

— Куда ты сейчас?

— На кладбище.

— Не надо. Когда человек умер, значит умер и его едят черви.

Данил опустил голову.

— Ты же сама говорила, что потом Бог оживит всех, — медленно проговорил Данил. — Мне легче, когда я так думаю.

— Ее не оживит, если она не верила в него, как следует.

— Наверное не верила. Я не знаю.

— Если она не проповедовала, не ходила на конгрессы, тогда не верила.

— Тогда значит — нет. Что ж теперь поделаешь.

— Но ты-то можешь жить вечно, если постараешься.

— Зачем?

Данил повернулся идти к кладбищу, уже видному между березами, но Галия ухватила его за рукав.

— Сейчас у тебя выбор: или оставаться с червями, или идти к свету.

— Я пожалуй, пойду.

— Стой.

— Ты даже не понимаешь, как мне больно.

— Я задела твою рану?

— Да. Там, глубоко, в груди.

Галия отдернула руку, отступив. Она начала понимать, впервые в жизни, посмотрев на мир глазами другого человека. Выросшая в семье эмоционально холодных людей, она сама порой мучилась, не понимая, что такое душевная теплота и чуткость.

Данил сидел на скамейке из свежих досок и, ссутулившись, думал о своей жизни. После разговора с Галией, он уже не мог верить, что его мама рядом, и она видит его и помогает, но и расстаться с надеждой было не так-то просто. Трудно чувствовать себя одиноким и потерянным, очень.

— Вот ты где?

Данил медленно обернулся.

— Не снимай очки.

Игорь Николаевич стоял, держа перед собой револьвер.

— Одно движение, и я стреляю.

— Стреляйте. Интересно, меня сразу же закопают? Кладбище все-таки.

— Дурак. Я знал, что ты сюда приедешь. Ты весь в мать, такой же глупый.

— Неужели, чем больше ума, тем больше трупов?

— Убивал все-таки ты, а не я. Умный всегда в стороне остается.

— А сейчас?

— Я не хочу, чтобы меня гладили раскаленным утюгом. Теперь я с ними. Должен же и я что-то получить с этого. Надеюсь, у тебя не дошло до принципа.

— Я даже не знаю, что это такое.

— Вот и молодец. Видишь ли, Дан, мы с тобой не плохо ладили, давай и в дальнейшем продолжать в том же духе, и ты не останешься в проколе.

— Спасибо, — равнодушно отвернулся Данил.

Но Игорь Николаевич не отвечал. Он достал левой рукой мобильный телефон, пощелкал кнопками и заговорил:

— Тарас, это я, Игорь Николаевич. Он в Новодачном. Да. Приезжайте сами, будем ждать. Вот и все, Дан, поднимайся. На станции я сдам тебя парням и не советую с ними шутить.

Данил усмехнулся и покачал головой, потом медленно, слегка боком, поднялся, костяшкой указательного пальца потирая губы. Игорь Николаевич слегка повернулся, продолжая направлять револьвер на парня.

— А знаете, Игорь Николаевич, когда-то, давно, я даже мечтал, что вы мой отец.

— Шагай, шагай, сынок.

Тут Данил резко выбросил ногу и выбил револьвер из его руки, сразу же прыгая вперед и ударом кулака отбрасывая его назад, а сам кидаясь к револьверу и подхватывая его.

Игорь Николаевич подался назад от удара, не удержался и упал, сильно стукнувшись головой и плечом о камень надгробья. Приподнимаясь, он следил за парнем, но тот не собирался даже целится в него. Он разрядил оружие и отбросил его подальше в кусты ракиты.