– Она чуть на тот свет не отправилась, понимаешь ты это?! – продолжал кричать Ленечка, на что Сычев очень спокойно ответил:

– А я? Ведь ты не знаешь, что случилось со мной, когда она… – и Саша опять на меня не посмотрел, – меня… выгнала…

– Ты… Ты же мужик! А Любашка… она жизни совсем не знает! Она, кроме книг, ничего не видела!

– Ха-ха! – деревянно рассмеялся Сычев. – Это она-то не видела?! Это ты, братец, не видел ее в постели!

Ленечка, который немного поднаторел в драках с Володькой Кашиным, отвесил Сычеву очень приличную оплеуху, за что я ему мысленно поаплодировала. Саша драки не приветствовал почти так же, как футбол, а потому вытер кровь, выступившую на губе, и наставительно сказал:

– Кулаками ты ничего не добьешься.

– С чего ты взял, что я хочу от тебя чего-то добиться?! – проорал Ленечка, потирая другой рукой ушибленный о Сычева кулак. Выразительные идиоматические выражения, которые Зацепин при этом употребил, вытащив их из каких-то немыслимых глубин своего мозга, я опускаю. – Самое худшее уже случилось! Я всего лишь хочу выяснить, зачем ты это сделал именно с Любашкой?!

– А что я… собственно… такого сделал? – с перерывами, отсасывая кровь из разбитой губы, спросил Сычев. – Сначала я ее любил, а потом… разлюбил… и все дела…

При этих словах Сычев наконец посмотрел на меня. В его глазах плескалось такое злорадное торжество, что я набросилась на него как тигрица. Мне казалось, я слышу, как мои ногти раздирают его гладко выбритые щеки. Саша дико взвыл. Зацепин с трудом оторвал меня от жертвы.

– Какого черта?!! – рассвирепел Сычев, хватаясь за щеки, мгновенно покрывшиеся багровыми рубцами.

– А это тебе за Любашку!! – выкрикнула я. – Носи теперь свои щечки в университет!!

– А если бы я… а если бы я тебя за то, что ты… – задыхаясь от злости, стал надвигаться на меня Сычев. – Ты ведь ничем не лучше!!! Пользовалась мной, пока этот твой заступничек где-то прохлаждался…

Ленечка отодвинул Сашу от меня плечом, схватил его за рубашку и так тряхнул, что с мясом оторвал карман.

– Еще раз повторяю, что они… и Рита, и Люба… они женщины… А ты должен быть мужчиной, черт тебя раздери!!! – И дальше Ленечка опять прибегнул к сильным идиоматическим выражениям.

– А я и вел себя как мужчина, – прошипел ему в лицо Сычев. – Надоела баба, я ее и кинул… Не она первая, не она последняя…

– Да я… я тебя посажу…

– Черта с два вы докажете, что я в чем-то виноват!! Да в меня половина моих студенток влюблена! Что мне на всех них жениться прикажете?!

– Но ты же не спишь со всеми студентками?!

– А кто докажет, что я с твоей сестрой спал?!

– Ты же сам сказал?!

– Но вы же… – Сычев выразительно посмотрел на нас с Ленечкой, – понимаете, что мои слова не будут считаться доказательством, тем более что я их никогда больше не повторю. Вот если бы у Любы остался от меня ребенок, тогда другое дело… но ничего ведь не осталось? Не осталось ведь ничего?! Правда?!!

Я думала, что Зацепин убьет Сашу, но он все-таки остановился, когда понял, что Сычев совершенно не сопротивляется. Не умеет. Не может. Он поднял его с пола, окровавленного, и бросил на диван.

– Чего ж… перестал? – жутко улыбнулся Сычев разбитыми губами.

– Так это… все равно… что бить лежачего… – прохрипел Ленечка.

– А ты, значит, из благородных?

– Какой есть…

– Ну… так вот: это и всё, что ты можешь мне сделать… Не за что меня привлечь… Никто не виноват, что Люба такой чувствительной оказалась… А меня можешь даже убить… Все равно… без Риты жизни нет…

Ленечка вытер Сашину кровь с кулака диванной подушкой и потащил меня за собой к выходу.

– Я ведь обещал, что вы меня еще вспомните, – бросил Сычев нам в спину. – Так оно и вышло. Я сдержал свое слово…

Зацепин дернулся было назад, но я его остановила. В самом деле, нам нечего было предъявить Саше. Каждый человек может влюбиться и разлюбить. Это происходит сплошь и рядом. Если бы всех тех, кто разлюбил, за это сажали в тюрьмы, свободных граждан уже не осталось бы.

Бедную Любашку долго лечили. Иногда она почти совсем приходила в себя, но потом опять наступал рецидив, и все ее близкие постепенно потеряли всякую надежду на то, что она когда-нибудь вернется к полноценной жизни. Надо отдать должное Женьке, который долго ждал перемен к лучшему в собственной жене. В конце концов, сама Елизавета Семеновна предложила ему развестись с дочерью и устраивать свою жизнь с другой женщиной. Женька так и сделал. И никто его за это не осудил.

Разумеется, ни я, ни Ленечка не сказали Елизавете Семеновне и Сергею Ивановичу, из-за чего с Любашкой приключилась такая беда. Мы оба чувствовали себя виновными, а потому больше не заговаривали о собственной свадьбе. Нам казалось, только произнеси кто-нибудь слово «свадьба», и на всех близких людей снова градом посыплются несчастья. Да и разве в штампе дело? Родители Зацепина, поглощенные заботами о больной дочери, тоже как-то запамятовали, что мы с Ленечкой собирались пожениться. Таким образом, мы продолжили с ним жить в гражданском браке, а голубое платье с кружевными вставками я засунула подальше в шкаф и завесила старой курткой Зацепина. Мы с ним старались не говорить ни о Сычеве, ни о Любашке, потому что тогда – всё! Один выход – харакири дуэтом! Еще жива была память о том, как мы расстались из-за смерти Наташи, и ничего хорошего из этого ни получилось. Мы должны быть вместе, что бы ни случилось! Конечно, Зацепин вовсе не вычеркнул сестру из памяти. Он, как мог, помогал родителям ее лечить, но желаемых результатов это не приносило.

Между тем Ленечка окончил институт и устроился на работу гастроэнтерологом в районную поликлинику. Зарплата молодого врача была крошечной. Мы еле-еле сводили концы с концами. Меня это злило. Я начала к месту и не к месту повторять расхожую фразу о том, зачем надо было столько лет учиться, чтобы так мало зарабатывать. Ленечка ответно злился и брал на себя всякие дежурства в выходные и праздники, поскольку любой гастроэнтеролог запросто может работать терапевтом. Денег все равно не хватало. Я к такой скудной жизни не привыкла. Будучи замужем за Ярославом Миргородским, я никогда денег не считала, тратила столько, сколько считала нужным. При разводе благородный Ярик оставил мне такую приличную сумму, что год до знакомства с Сычевым я тоже особых забот не знала. Александр Демьянович, гревший руки на приемных экзаменах в университет, тоже обеспечивал мне сытую и нарядную жизнь. А вот Ленечка, мой любимый Ленечка, не может мне купить зимних сапог, когда у старых начала отваливаться подошва.

– Если отдать в ремонт, то, думаю, они еще послужат, – глубокомысленно изрек он, с пристрастием рассматривая раззявивший рот сапог.

– Да что ты говоришь?! Послужат?! – саркастически произнесла я. – Может, мне еще и в рубище нарядиться? Суму через плечо повесить?!