— Деньги получишь, когда найдем яхту, — отрезал Багор.

На лице молодого парня проступила бледность.

— У нас был уговор, мистер, — сказал он. — Каждый день работы — десять киви. Прошло два дня. Если вы мне не заплатите, я ухожу.

Багор вынул очередную сигарету, прикурил.

«Если этот голодранец сейчас свалит, придется искать новую лодку, — лихорадочно размышлял он. — Это потребует времени и дополнительных расходов».

Он заскрипел зубами.

Твою мать! Что ж за непруха такая!

Анару продолжал требовательно смотреть на мужчину. Промелькнувшую на небритом лице заминку Багра он истолковал в свою пользу.

— Мистер, или деньги, или я уйду. Но если вы не заплатите, я пожалуюсь своим братьям, — заявил он. — Я…

Багор холодно улыбнулся, шагнув вперед, и парень торопливо умолк.

— Ты никуда не уйдешь, — прошипел Багор. Он вынул из заднего кармана джинсов бумажник из кожи акулы, крепившийся к ремню никелевой цепью. Небрежно вынув оттуда пару купюр, он помахал ими в воздухе:

— Завтра в шесть утра на берегу. Заправь полный бак и возьми с собой канистры. Все ясно?

Парень молча выхватил из мозолистых пальцев Багра деньги, но тот ловко перехватил его кисть левой рукой.

— Скажи, что ты понял, — процедил он, не вынимая сигарету изо рта.

— Да, мистер, — с плохо скрытой неприязнью ответил Анару. Он сморщился, когда его глаз коснулось облачко сигаретного дыма.

— Тогда вали, — приказал Багор.

Когда парень ушел, он грязно выругался.

Затея, предложенная ему Павлом, нравилась Багру все меньше и меньше. Если бы не наследство жены его напарника, этой необъятных размеров слонихи, едва ли он сунулся бы в это сомнительную авантюру. Тем более что с каждым часом у Багра крепла уверенность — с Павлом приключилась беда.

— Главное, чтобы ты был жив, лузер, — пробормотал он вслух. — Вступи в наследство, расплатись со мной, а потом подыхай на здоровье.

Докурив, Багор втоптал окурок в песок.

Возможно, завтра ему повезет больше.

* * *

Где-то на просторах Тихого океана

8 февраля 2017 года, 6:57

Тоскливый крик чайки резанул по барабанным перепонкам, словно скальпель, и веки Павла затрепетали. Пробуждение было тошнотворно-муторным, как после тяжелейшего похмелья.

— Доброе утро.

Его передернуло от знакомого донельзя жаркого шепота, и пленник распахнул глаза.

Веста стояла рядом, широко расставив крупные босые ноги. На ней было измятое фиалковое платье с открытой спиной. Павел помнил это платье — за все время, пока он знал Весту, нана одевала его лишь однажды, во время подачи заявления в ЗАГС.

Правой рукой женщина держала открытую бутылку виски, а возле ее толстых ног лежала кувалда с длинной рукояткой. Громадный боек инструмента был исцарапан и покрыт пятнами ржавчины.

— Скоро рассвет, Павлик, — проговорила она. — Пора, мой мальчик.

Павел замотал головой. Только сейчас он вспомнил жуткие горшки, заполненные человеческими останками.

— Нет, — проблеял он, двигаясь назад. На удивление, это удалось ему без особых проблем, и в мозгу сверкнуло:

«Я больше не связан!»

Беглый взгляд на свое тело подтвердил догадку — веревки на нем больше не было. Вместе с тем Павел отметил, что на нем также отсутствует какая-либо одежда.

Ноги и ладони заелозили по зловонно-липкой жиже. Наконец он уперся спиной в борт яхты, в ужасе глядя нависшую над ним супругу.

— Ты описался, — заметила Веста, отхлебывая виски прямо из бутылки. Скорчив рожицу, она ткнула пальцем в лужу, темнеющую на палубе, именно по ней отползал Павел. — Но я прощаю тебе эту маленькую шалость. У меня в группе когда-то был мальчик, у него было недержание — каждый раз в «тихий час» он обдувал кровать. Он вообще был странным ребенком, вздрагивал от любого резкого движения… А потом выяснилось, что над беднягой издевалась старший брат. Представляешь, какая дрянь? Мой Сережа никогда себе не позволял подобного ко мне… Потом этот несчастный паренек даже заикаться стал.

— Веста…

— Я даже разрешаю тебе сходить по-большому, — не дала ему договорить Веста. — Позже ты поймешь, для чего тебе лучше сейчас освободить кишечник. Тем более я все равно буду мыть палубу.

— Почему я голый? — холодея, спросил Павел. — Где моя одежда?

— Это тебя раздела. Почему? Потому что одежда тебе больше не понадобится, — объяснила она таким тоном, словно общалась с одним из своих маленьких воспитанников.

Павел всхлипнул.

— Ну-ну, мой мальчик, — ласково произнесла она. — Не нужно так близко принимать к сердцу. Лучше взгляни сюда.

Продолжая хлюпать носом, Павел повернул голову.

Кошмарные «ноты» тихо покачивались на перекладине в такт движению дрейфующей яхты. Семь покрытых пылью стеклянных бочонков были подвешены, как в нотной книге, «лесенкой». Павел пытался ответи взор от последнего из них, «СИ», но тот магнитом притягивал его, как под воздействием гипноза. Казалось, еще живого человека безжалостно смяла рука великана, скомкала, затем расправила и, небрежно сложив вчетверо, будто клочок бумаги, затолкала в стеклянный карцер, накрыв сверху герметичной крышкой. Раздувшееся лицо покойника прилипло к внутренней поверхности стекла, из раззявленного рта торчал толстый язык. Раскоряченные пальцы сломанной руки виднелись рядом со ступней.

«Его будто еще мешали внутри, словно кашу» — шевельнулась у Павла дикая мысль.

— … некоторые из нот уже выцвели. Ты знаешь, что звуки могут терять краски?

Голос Весты доносился до него, как из пелены едкого дыма.

— Но со временем я оживлю их. Это как подкрасить забор… там трещинку замазал, тут дырочку… Но главное не это. Павлик?

Он, словно в ступоре, перевел оцепенелый взор на жену.

— Помнишь наш разговор? — спросила Веста. — Восьмая нота, Павлик. Ты должен мне помочь.

— Помочь, — эхом повторил за ней Павел.

— Потому что я обещала Сереже, — извиняющимся тоном сказала она и посмотрела на урну с прахом:

— Правда, Сержик?

— Ты сошла с ума, — прошептал Павел, чувствуя, как у него начинают шевелиться волосы на голове. — Веста, остановись!

Кряхтя, женщина встала перед ним на карачки, напоминая огромного бульдога. Рот Весты повлажнел, некогда прозрачные глаза подернулись пленкой, словно запотевшее стекло.

— Поцелуй меня, — хрипло потребовала она, наклоняясь ближе. По подбородку потекла струйка слюны. — Страстно и с желанием. Как тогда, на нашем первом свидании. Помнишь?