— Проверь, чтобы не пропало ни одного гроша. Пересчитай хорошенько.

Мы с королём делали робкие попытки поднырнуть под руку, пытаясь хоть что-то разглядеть, когда капитан выпрямился, поскрёб за ухом. Растерянно улыбнулся:

— Здесь и правда деньги. Ничего не понимаю.

Одним пальцем покопошился в груде мелочи и скомканных бумажках, после чего отступил и дал подобраться к столу дебелым рукам Симоны.

Из игрового здания мы вышли уже вдвоём — король и воительница остались упаковывать свои сокровища обратно. Я немного сожалел, что не удалось потратить ни гроша на эти жужжащие-пищащие-мигающие машины, не удалось сесть за штурвал космического корабля, чтобы направить его на уничтожение фиолетовых пришельцев, или хотя бы посмотреть, как играет Аксель. Король, судя по кислой мине, сожалел о том же, и я успел порадоваться, что нашёл родственную душу.

Удивление Акселя открывалось мне, будто книжка с картинками, такое искреннее, будто мир вдруг перевернулся, и устаканился кверху ногами.

— Зачем прятать деньги? Это же клад, в конце концов, а не банк, и даже не банка, чтобы хранить эти пошлые бумажки.

— Чтобы их нашли, — сказал я глубокомысленно. То есть, я не имел ввиду ничего глубокомысленного, а просто ляпнул первое, что пришло в голову.

— Что?

— Клады всегда кто-то находит. Я не читал ещё ни одной книжки, в которой клад так и остался бы не отрыт. Откуда вы узнали, что там спрятаны сокровища?

— Это интересно, — сказал Аксель не то на моё заявление относительно кладов, не то на вопрос. И застегнул рот на молнию до самого нашего возвращения в родной скверик. Здесь уже истекал выхлопными газами наш похожий на доисторического гиппопотама (и, похоже, страдающий соответствующим возрасту расстройством желудка) автобус.

Я сам задумался над своими словами, пробовал поворачивать так и этак, переставлять буквы, ковырять отвёрткой, периодически поглядывая на шаги капитана, вновь обредшие под собой шаткую палубу.

Капитан сходил к пану Жерновичу, чтобы принять от него на дорожку вяленого мяса и сыра. Потом в ответ на вопросительный взгляд Анны махнул рукой — мол, можно трогаться.

Наш караван снова был в дороге. Всеми овладело сладостное нетерпение. Несмотря на то, что мы были ещё в черте города, более того, даже не тронулись с места, мы уже были в дороге. Я развалился на ящиках на корме автобуса и жалел, что так и не удалось попрощаться с братьями-финнами, предстающими перед моим внутренним взором спичками (одна подлиннее, другая — покороче), разгоняющими тьму моего прошлого — они первые, кому я рассказал о господине на доисторическом велосипеде. И вот наконец Костя осторожно начал маневрировать, стараясь не задеть фонтан и не заехать случайно на газон. Пан Жернович плакал, утирая лицо фартуком, его дочь махала нам рукой. Лошади били копытами. За два дня они порядком застоялись. Анна с Джагитом прямо на козлах одной из повозок играли в карты, Аксель сидел на козлах другой и с чрезвычайно задумчивым выражением лица грыз арахис. Марины нигде не было видно. В «звериной» повозке затеяли потасовку мартышки, их крики походили на крики чаек.

Мы вырулили на дорогу, и «Зелёный Камень» вместе с хозяином затерялся в городском хаосе. Машины сигналили нашему каравану, но сообразив, что быстрее наши тяжеловозы идти просто не могут, обгоняли по соседней полосе или по обочине. Кое-где я замечал прилипшие к стеклу детские лица.

Аксель зарядил зёрнышком арахиса прямо мне в лоб.

— Ай! — сказал я. — За что?

— Ты совершенно прав, малыш, — Капитан как ни в чём не бывало откинулся на спинку. Для удобства кучера вместо обычной седушки там было прикручено скрипучее автомобильное кресло. — Клады созданы для того, чтобы их находили. И их содержимое такое, какое должно быть. Значит, ничего другого там лежать не могло.

— А как же крысоловка? — спросил я, вспомнив давешний разговор.

Аксель махнул концом повода, отгоняя шмеля.

— Моя крысоловка сегодня выглядела как стопка денег.

— И ты понял, что она значит?

Капитан только покачал головой. Костя прибавил скорости, и лошади засопели, стараясь поспеть за резвым железным братом. Ящики заскрипели и запрыгали в тряском брюхе «Фольксвагена», и Костя затянул какую-то песню, подпевая трескучему радио, а может, кассетному магнитофону. Нас ждали новые приключения.

Я думал, что взрослые никогда не обманывают.

Поэтому когда господин в берете и осеннем плаще поигрался со мной и запихал обратно в тёмный угол шкатулки, я сначала не поверил в его нечестность. Некоторое время уповал на обстоятельства (по правде говоря, я и сейчас на них уповаю), даже когда Совёнок обозвал меня упрямым придурком, а я попытался набить ему его крючковатый шнобель, распухший тогда с простуды.

— Тебе нравится здесь? — спрашивал меня тот пан, когда мы сидели в помещении приюта. Задавал бесчисленные вопросы, порою слишком странные для меня тогдашнего, слишком странные для меня теперешнего, и, не дожидаясь ответа, лепил губами новые. — Я слышал, ребята неплохо устраивают своё будущее здесь. Да-да. Неплохо. Верный заработок, и всё такое. Хорошо, когда вся твоя жизнь уже расписана масляными красками, правда?

— Краски вкусно пахнут, — говорю я. — Иногда даже мёдом. Некоторые вкусные, только от них язык синий или коричневый.

А потом набрасывался на него с отчаянной, ещё не оформившейся детской мольбой:

— Я бы хотел слетать в космос.

— Космос… — мужчина задумался, устроив ладонь на подбородке. Плащ, который он так и не снял, был таким серьёзным, а эти ручки, торчащие из рукавов, такими тщедушными и тонкими, что казалось, одежда управляет его движениями, а не наоборот. — Послушай, что я тебе скажу. Что думаешь, если я тебя возьму к себе? Космос не обещаю, но неужели тебе не интересна земля? Европа… Азия… Наша планета тебе не интересна для начала?

Он спрашивал меня! Именно так! Он спросил, хочу ли я к нему!

Он смотрит мне в лицо, раскрасневшееся, словно снег по весне, когда солнце просыпается, вынырнув из перины облаков, начинает выжигать на снегу многозначительные узоры, и я кивнул, ибо на слова у меня не было больше дыхания.

И человек кивает в ответ:

— Я сейчас в разъездах. Еду из Кракова, повидать мир, и кое по каким своим делам. Но на обратном пути я тебя захвачу. Непременно захвачу.

Точно, как дождь.

У Акселя был томик стихов Мацуо Басё, который он знал наизусть, но всё равно периодически извлекал из сундука и вглядывался в строчки.

— «Ты — сиянье звёзд в ночном небе», — декламировал он перед Анной таким тоном, что Костю, наверное, так и подмывало оторваться от руля, поставить его на табуретку, а девушку нарядить в бороду и красный колпак. — «Скажут — всего одной. Отвечу — всех до единой!»