Невозможно что-либо выяснить, вызывая души умерших; это как будто ищешь что-то в старом альбоме. Это глупо и напрасно. Это похоже на вытягивание тонких нитей из старого ковра.

Всю ночь я полола бобовое поле. После того как обработаешь мотыгой две борозды, сидя на корточках, лёгкая рубашка прилипает к спине, и кажется, что в том месте сходит кожа. На краю поля листья бобов поблекли от жары. Я собираю пожелтевшие листья, вырываю сорняки, настойчиво появляющиеся, как враги, даже во время засухи. Я быстро работаю и отмечаю, что земля очень сухая и твердая, и мотыга может сломаться. Я смотрю по сторонам, качая головой, думаю, что надо бы пописать, кладу мотыгу, наблюдаю за кучевыми облаками, и не успеваю поднять юбку, как слышу, что где-то на другом конце поля громко заплакал ребёнок.

Из-за палящих лучей солнца мне стало жарко, я проснулась и почувствовала, что у меня поднялась температура. Жар обострил сознание. Плач ребёнка был похож на щебет маленькой птички. Я включаю своё зрение, слух, осязание и иду на этот звук.

Конец туннеля — это утро. Утро, наполненное предчувствием и ожиданием, всегда наступает неожиданно. Я вдохнула свежий воздух, сделала глоток чистой воды из бутылки, которую всегда кладу у изголовья, и раздвинула шторы. Частицы света скопились у окна, тёрлись друг о друга и щекотали. Непонятно, сейчас вечер или утро?

Гребень горы перед домом стал цвета тёмного баклажана. Гора окружена темнотой, кажется, она приближается, как зверь, готовый наброситься на меня.

Птицы больше не щебечут. Когда темнота уйдёт, гора вдруг проснётся, как раненый зверь, и испуганные птицы запоют все разом.

Вздрагивая от прозрачного холода, я поправила задравшийся подол юбки. После сна в непривычное время сердце всегда бьётся от предчувствия, будто должно произойти что-то необычное. Но звонкий плач ребёнка был слышен не только во сне. Солнечные лучи падали прямо, как струи дождя или как на картине гравёра. Я резала кухонным ножом соевый творог, жёсткие ростки бобов, чистила рыбу, начиная от красных жабер к хвосту, а плач ребёнка всё звучал, как зов.

Я кладу нож и иду на этот зов. Я всегда хотела съездить на море. Не в путешествие, просто так, «а давай-ка съездим на море». Но ни разу так и не съездила. Поездка не принесёт никакого результата. Море пепельного цвета, большое и пустое, не сможет утолить мою жажду.

Я хотела увидеть настоящее море, вышедшее из берегов, как при всемирном потопе, которое смывает дамбы и мосты своими приливами, поглощает дома и разрушает горы. Такое море мне было нужно.

Как пустой стакан наполняется водой, как сходятся два кончика месяца, образуя полную луну, так зрело и моё тело; семя пустило ростки, и по ним, от ступней вверх поднималась вода и наполняла меня. Она постепенно заполнила меня всю; и наконец, мои губы разбухли от влаги и потемнели, и я пустилась в пляс.

Гул самолёта слышится тоскливо, как всплеск ночных волн. По лбу струится пот. Приму ванну. Я разденусь и, прежде всего, хорошо вымою голову. Как бьётся сердце в предвкушении радости! Потом я встану под тугие струи холодной грунтовой воды, чистой и свежей, как утренняя роса. Вода такая холодная, что тело покраснеет, но я всё равно буду обливаться, крича от холода, пока не появятся и не исчезнут красные пятна.

Я сжимаю губы, как ведьма. Нет! Прежде я побегу на кухню, открою бутылку колы и буду с наслаждением лить в горло холодную колючую жидкость.

Июнь 1973 г.

— Ты знаешь, какое сегодня число?

Она уже было вышла из дома, но вернулась. Теперь, торопясь на работу, быстрыми лёгкими шагами пробежала мимо меня. Я спросил её об этом сразу после того как нарочно громко велел домработнице Субун, которая была вне поля моего зрения, поменять воду в аквариуме.

В этом не было никакой необходимости. На воду в аквариуме мне было наплевать. Я точно знал, что сегодня день поминовения сына, и мой вопрос о сегодняшнем числе лишь означал, что мне было неловко напомнить ей об этом напрямую. Я скрывал смущение, боясь, что она примет мой вопрос за осуждение или упрёк, и почувствует себя неловко от того, что забыла о своём долге, и поэтому я делал вид, что задал вопрос случайно.

— Да, отец.

Она закрыла дверь, щёлкнула ключом, проверила, покрутив ручку, хорошо ли она заперта, и лишь тогда ответила; при этом от её голоса шёл слабый аромат пудры.

От неё постоянно пахло мной, старой молью, будто это запах её собственного тела, и мне было её жаль.

— Двадцать пятое февраля.

На дне аквариума вращался круглый гнилой корень, рыбы бесшумно плавали у поверхности и светились тусклым красным светом в мутной воде, почти коричневой из-за водорослей и сфагнума.

Я поднял правой левую парализованную руку, безжизненно висящую вдоль тела — теперь даже трудно поверить, что это моя рука — и прикоснулся к выпуклому животу аквариума. Как я и ожидал, она бессильно упала без малейших ощущений. Я опять поднял левую руку правой и засунул её в аквариум. Рука, тяжёлая, как кусок свинца, с бульканьем ударилась о дно.

Со дна молочно-белыми хлопьями поднялся осадок, и караси в знак враждебности к неожиданно упавшему предмету, резко подняли свои острые плавники. Бесчувственная рука, спокойная и расслабленная, на которой даже отпечатки пальцев стали слабыми, выглядела в воде такой благородной.

— Слышишь, говорят, что и рыбы теряют сознание. Значит, у них тоже есть разум?

«Нет, это всего лишь физиологическая реакция. Если взорвать динамит в воде, то можно оглушить рыбу, и она всплывёт на поверхность. Но через некоторое время она приходит в себя и оживает», — и он хихикнул.

— Зачем же менять воду-то?

Субун, вошедшая тихо и незаметно, спросила довольно сердито. Она так неожиданно появилась, что меня охватил внезапный страх. Я не понял, зачем она здесь и отчего ведёт себя так непочтительно, протягивая свою руку, с которой капала вода.

Руки Субун всегда синие. Каждый раз, смотря на них, я не могу сдержать какого-то внутреннего отвращения.

Я заметил, что равнодушный взгляд Субун направлен на руку в аквариуме, и велел ей скорей принести полотенце.

В этот момент сноха, которая наклонилась и чистила туфли щёткой, закричала звонко — словно высыпались горошины из раскрывшихся сухих стручков:

— Сегодня же тот самый день! Вы помнили об этом?

— Да.

Несколько секунд я смотрел на её губы, покрытые красной помадой, потом ответил, незаметно повернувшись к ней спиной. Я не хотел, чтобы она видела моё лицо. Я подумал, что любое выражение будет содержать неоправданный упрёк.

Это были диктат и неудовлетворённость старика. На самом же деле я был уверен в том, что рассержен на неё намного меньше, чем казалось мне самому.

За спиной я услышал, как она легко притопнула ногами. У неё есть такая привычка — после того как почистит туфли, она выпрямляет спину и притопывает. Она это делает, чтобы проверить, действительно ли хорошо затянуты ремешки, и не случится ли так, что туфли свалятся на ходу.