тяжело отдается в ушах. Вместо этого Род внезапно, отчаянно, почти обезумев, красными, липкими, рыбными пальцами хватает кошку за горло и душит. Пока длится безмолвное, смутное убиение, кошка смотрит на него одним глазом, и в этом глазу Роду видится ужасное мерзкое знание о чем-то, о девчонках? Род сообщает дохлой кошке, что очень скоро снимет трусы с Конни Пиро, а может, и с миссис Мелцер снимет, Белок прав — все они шлюхи, ты, тощая дрянь.

Пару дней в квартале судачат о казненной кошке, и почти все согласны с бабулиным мнением, что Черного Тома, жалкого зануду, только из-за его рождения всех ирландцев недолюбливают, обуяла жажда убийства, и слава богу, что ему в лапы не попалась какая-нибудь славная невинная девочка. Бабуля о Черном Томе невысокого мнения, он вонючую одежду носит, не снимая, до сих пор трясется над своими первыми пятью центами, одному богу известно, почему полиция этому дикарю не устраивает регулярную взбучку из общих соображений.

Роду снится бабуля в темном коридоре, с сумкой, откуда сочится и капает кровь, бабуля говорит, в сумке полно кокосовых плюшек, Род их так любит, пусть берет, сколько хочет, мать достает из сумки алый кокос — это булыжник, Род оборачивается на шум из кухни, там сидит мисс О’Райли, она трогает его между ног, в руке у нее ремень — она порола мертвую кошку, мисс О’Райли роскошно гладит его и ласкает, Род говорит, что она шлюха, он понял, он опускает взгляд, у ног толпятся истекающие кровью кошки, мисс О’Райли говорит бабуле, что Род слишком злой, и для ее класса не подходит, ей очень жаль, она бы рада позволить ему ее пощупать, очень жалко, ужасно жалко, бабуля по-девчачьи хихикает и шепчет, что нет на свете забавнее зрелища, чем выпендреж училки-жидовки, Род говорит, что женится на ней, бессмысленно улыбается, тело его переполнено сладчайшим наслаждением, кошка, Род прикончит миллион кошек.

Тридцать два

В субботу рано утром мать уходит искать работу в ресторанной, как выражается дедушка, сфере, дедушка говорит, в ресторанной сфере всегда нужны бойкие чистенькие девчонки — посетителей обслуживать, с кассой в обед управляться и у плиты работать. Он серьезен, уныл и, надев эту маску, тут же прибавляет, что как бы трудно ни пришлось, хотя, слава тебе господи, наконец дела вроде на лад пошли с этой заморской войной, как бы трудно ни пришлось, людям надо есть. Он делает паузу, кивает и говорит, что людям надо, вот именно, есть, неважно, какие времена, хорошие, плохие или вообще никакие. Людям. Надо. Есть.

В субботнее утро бабуля всегда находит Роду массу мелких дел или поручений в невысказанной надежде, что он проваландается с ними до упора и опоздает на дневной сеанс в «Альпиец», а если успеет к основному фильму, то пропустит мультики, специальный выпуск, последнюю серию «Храбрецов красной арены»[17], бесплатные комиксы и пакетик лежалых конфет. Однако мать помогает Роду справиться — чаще всего бегает по магазинам, когда бабуля неожиданно вспоминает, что еще непременно следует купить. По утрам в субботу разыгрывается до мелочей продуманный ритуальный поединок между бабулей и матерью — они наносят удары, ни словом не выдавая подлинных намерений и смыслов: сплошь почти веселое лицемерие. Ледяная бабулина улыбка иллюстрирует печальную необходимость — увы! — работать, чтобы жить; материн застывший настороженный взгляд — допущение, что бабуля понимает: задача матери — помогать сыну, бабулиному внуку, которого бабуля, разумеется, любит, холит и лелеет. Но сегодня утром бабуля позволяет себе роскошь поиграть с беззащитной жертвой. Можно не сомневаться: Род не только пропустит самую интересную часть сеанса, ему еще придется выслушивать бабулину ругань из-за провинностей торговцев-выродков, жидов и макаронников, готовых пятаки воровать с глаз покойника.

Едва за матерью — в старательно вычищенном потрепанном твидовом пальто и зеленой фетровой шляпке — закрывается дверь, бабуля сообщает, что у нее к Роду имеется парочка просьб. Бабуля чудно улыбается, полагая, что это дружелюбная улыбка, и прибавляет, что Род может оставить себе сдачу и купить конфет. Конфет. Съесть. В кино! Род смотрит на бабулю с расчетливым безразличием, уклончиво и неуверенно улыбаясь. Накатывает чувство, будто ему роют яму, куда в нужный момент невзначай столкнут. Род, наверное, не против, говорит бабуля, потратить пару центов на себя, правда же, Род не возражает получить чуточку денег, может, целых пять центов, они согреют Роду карман, Род ведь не прочь купить шипучки, лакричных леденцов или сосисок, пожевать, пока смотрит кино, правда же? Род отрицательно мотает головой, говорит, что это классно, спасибо, бабуля. Ах, яма шире и глубже.

Бабуля велит Роду сходить к итальяшке-бакалейщику, а потом в булочную на той же улице, там еще за прилавком такая девка в толстых очках, ретивая проповедница, поганка бледная, Род понял, кто. Бабуле нужны два хороших спелых помидора от итальяшки и три булки с маком из булочной, вот и все. Она дает Роду денег, говорит, что должно хватить, и еще пара центов останется. Она свирепо сияет. Сдачу Род оставит себе! Когда он возвращается с покупками, у бабули на лице почти трагическое беспокойство — Род мгновенно распознает театральную фальшь. Бабуля просит ее извинить, она забыла, что еще нужен фунт фарша от мясника Фила, но у Рода полно времени до сеанса в «Альпийце», он туда успеет, как и все мальчики, которым, в отличие от Рода, никогда и в голову не придет помочь по дому. Она искренне надеется, говорит бабуля, что Род успеет. Ее тревога так поразительно лицемерна и преподносится столь блестяще, что Род едва сдерживает смех. Однако не смеется, потому что смех неизбежно отменит кино, а он пока в «Альпиец» успевает, хотя и не особо надеется. В забытом фарше он видит почерк искусного стратега, Роду остается лишь наблюдать за развертыванием войск и готовиться подавлять все признаки собственной злобы.

Бабуля добавляет Роду денег к оставшимся шести центам, и он уходит. Когда он возвращается, бабуля угрюмо горбится за кухонным столом, глаза полны слез. Род ошеломлен. Слезы! Он потрясен, ибо понимает: бабуля и впрямь начала широкое наступление. СЛЕЗЫ! Бабуля поднимает взгляд, кивает по очереди на помидоры и булки, на этот жалкий настольный натюрморт. Она говорит, что сама виновата, нельзя посылать туповатого беднягу в магазин, где от людей не дождешься сострадания к мальчику, у которого с мозгами туго, который учится в классе с презренными извращенцами. У грязных макаронников и проклятых баптистов, у трясунов этих, ни капли сострадания, вдобавок они