— Возьми их, старина, выбирай самые лучшие. Когда-нибудь они будут стоить миллионы. Кстати, моя последняя выставка в Париже имела грандиозный успех. Воллар мне написал… Ладно. Скажи отцу, что я вовсе не забыл свои долги, просто как-то вылетело из головы…

Фернан Жилет сиял.

— Если вам нужен костюм, господин Кон, приходите в любое время.

— Передай от меня отцу, что он молодчина. Сколько ему лет?

— Девяносто три.

— Вот она, настоящая мудрость. Есть люди, которые не желают извлекать уроков из прошлого… Знаешь, за сколько продали картину Гогена месяц назад в Лондоне? За триста миллионов старых франков. Твой отец не прогадает. Постой, я подпишу картины… А то сейчас надо смотреть в оба, кругом столько подделок!

Кон дважды расписался «Чингис-Кон». Подпись выходила у него лучше всего. Фернан Жилет был в восторге.

— Главное, берегите картины от сырости, — посоветовал Кон. — А то пропадут.

— Не беспокойтесь, мы сохраним их в лучшем виде. Мой отец действительно был другом господину Гогену. Вот смотрите, что я вам покажу.

Он достал из кармана сложенный листок бумаги и аккуратно развернул. Кон подошел поближе к лампе и прочел:

2 июня 1898 г.

Баночка серой мази от лобковых вшей

Флакон метиленовой сипи для горла

Бальзам Жубара от геморроя

Пузырек морфия, пятьдесят сантиграммов

Шафранно-опиевая настойка от болей

Сказать Вонгу Коо, что я заплачу, как только деньги от моей выставки в Париже,

которая прошла с большим успехом и где все мои картины продались, будут мне доставлены ближайшим пароходом.

Если он хочет, могу дать ему в залог большую картину,

которую я только что закончил,

она называется «Откуда мы? Кто мы?

Куда идем?» Если нет, могу предложить свою гитару в прекрасном состоянии, итальянского производства.

Поль Гоген

Кон долго смотрел на записку. Он несколько раз перечитал список лекарств, стараясь как следует все запомнить, от серой мази против лобковых вшей и бальзама от геморроя до морфия и шафранно-опиевой настойки от болей. Полный набор — Гоген был поистине образцовым обитателем Дома Наслаждения.

Он вернул записку Фернану Жилету.

— Попробуй предложить это в Музей человека в Париже, — сказал он на прощание.

Потом вышел на пляж, поднял глаза к небосводу и стал искать созвездие Пса.

— Слушай, Кон, ты так себя уморишь!

— Ну и что? Ты не понимаешь, что такое призвание. Бальзак работал по семнадцать часов в день и из-за этого отдал концы. Вот что такое искусство!

Он собрался с силами и снова взялся за дело. В сущности, он жаждал не оргазма, а того, что за ним следует, — нескольких блаженных минут забвения, полного покоя и неуязвимости для внешнего мира. Только в эти мгновения ничто не могло его раздосадовать или вывести из себя.

Большой маараму, «старейшее дерево на земле», принимал над ними в этот предвечерний час знаки почтения от ветра хупе, который поднимался с заходом солнца; состязались в благоухании цветы и соль, а шум прибоя постепенно стихал, напоминая речитатив какого-нибудь далекого сказителя, Меева задыхалась от усталости, вытирала пот голубовато-зелеными ветками папоротника, притягивая их то к шее, то к бедрам, и у нее на коже оставалась изумрудная пыль. Совсем близко шумели водопады, суля прохладу, недостижимую, однако, из-за крутизны скал.

Они уже два дня путешествовали по острову. Кон давно собирался взять с собой Мееву, чтобы она попозировала ему в самых живописных уголках Таити.

— Знаешь, Кон, я в конце концов разозлюсь. Встань так, повернись туда… Надоели мне твои картины. Ты что, не можешь трахаться просто так?

— Могу. Но когда вокруг все красиво, это гораздо лучше. Фон необычайно важен. Возьми вот, к примеру, итальянскую живопись. Им мало было, чтобы Христос истекал кровью на первом плане, они непременно изображали вокруг великолепный пейзаж. Им хотелось, чтобы наслаждение для глаз было полным.

Меева с любопытством посмотрела на него.

— Слушай, а почему ты все время говоришь о Христе? Это фью.

Кон испугался. Видимо, он плохо следил за собой.

— Разве я говорю о Христе все время?

— Да, без конца. А когда не говоришь, это еще хуже.

— Как хуже?

Меева замолчала. Она подтянула к себе лист папоротника и вытерла ноги и грудь,

— Вот так — хуже.

— Ты можешь объяснить почему?

— Не знаю… В общем… Э меа хаама. Мне стыдно. Если ты не прекратишь, я больше не смогу с тобой. Я робею. Иногда кажется, что ты вроде как святой или что-то в этом роде.

У Кона мурашки побежали по коже. Между тем было тридцать пять градусов в тени. Он открыл рот, чтобы оправдаться, но предпочел сделать это иначе, и через десять минут Меева не только забыла все свои опасения, но и обозвала его бесстыдником, после чего Кон, успокоившись, заснул в ее объятиях, а старые усталые тучи, пришедшие откуда-то со стороны островов Антиподов, тащили над ними по небу свои фиолетово-черные хвосты.

Ночевали они на земле, в зарослях бамбука или панданусов, рядом с лагуной, чьи воды уходили в море, повинуясь великому ночному движению приливов и отливов. Когда-то говорили, что это бог Фатуа ищет своих упавших с неба семерых сыновей, приподнимает моря и смотрит на дно, не подозревая, что его заклятый враг, бог земли Ахеру, давным-давно превратил их в атоллы. На обнажившихся кораллах жили тревожной и юркой жизнью испуганные отливом крабы: их паническое бегство или каменное оцепенение напоминали о бесчисленных опасностях зари творения и неописуемом первобытном ужасе, от которого эти крохотные создания не избавились по сей день. В такие минуты белизна Млечного Пути тоже казалась бледностью какого-то древнего страха.

Они закутывались в старое одеяло, единственное приданое, которое Меева привезла с собой с далеких островов Туамоту, — на нем была великолепная вышивка: знаменитая гогеновская яванка с маленькой красной обезьянкой у ног. Меева очень дорожила этим одеялом, его когда-то подарил ей немецкий этнолог за ее благосклонность. Этот попаа знал наизусть легенды маори и их историю начиная с первой пироги, что спустилась некогда с небес: в ней было сорок гребцов, все как один боги, но земная скверна быстро сделала свое дело, и они превратились в людей. Попаа звали Шульц, и Кон действительно знал эту фамилию, всем известную на островах: ЮНЕСКО направило его в Полинезию познакомить маори с их прошлым и помочь им восстановить связь с культурой предков.

Иногда перед тем как уснуть, в час, когда ложатся тени, благоприятствующие возвращению подлинных имен на уста сказителей, что сидят вокруг костра перед черепами и скелетами животных и людей, умерших, оттого что родились, — в час, пробуждавший в сердце Кона потребность в каком-нибудь прекрасном обмане, более могучем и великом, чем все прежние, рожденные человечеством в тоске одиночества, Меева прижималась лицом к земле в смиренной позе, полной трепета и мольбы, и этот жест страстного поклонения, казалось, вызывал из небытия очертания стопы какого-нибудь властительного исполина.