Как обычно, мы расположились на ложах. Он оперся о локоть, внимательно посмотрел на меня, и мы оба неожиданно покатились со смеху, как будто были участниками одного заговора. От моего официального торжественного образа не осталось и следа.

— Прости меня, — наконец проговорила я. — Я смеюсь не над тобой.

— Я понял, — ответил он, и я поняла, что он действительно понял. — Я тоже смеюсь не над тобой. Наверное, я смеюсь от облегчения. Я ведь сотню раз задавался вопросом, зачем же сюда приехал. Чувствовал себя круглым дураком.

— Ты смелый, это очень ценное качество, — заметила я, присматриваясь к нему.

Кажется, он мой ровесник, волосы у него темные и прямые, рот — как у Аполлона. Интересно, так ли привлекательна его мать, вызвавшая интерес Антония?

— Но оказалось, все не напрасно, — продолжал он. — Стоило проделать такой путь, чтобы увидеть тебя.

— Пожалуйста, не переходи на избитые фразы.

Он улыбнулся.

— Беда с избитыми фразами в том, что порою они верны, но им никто не верит.

— Расскажи мне о твоем царстве, — попросила я, меняя тему. — Я ведь нигде не бывала, кроме Рима и Нубии.

В последнее время у меня пробудился интерес к внешнему миру.

Он объяснил мне, что его страна — это область Каппадокии, менее гористая, чем остальной край, и пока сохранившая независимость.

— Римский орел распростер над нами крылья, но пока не унес в свое гнездо.

— Да, аппетиты Рима мне известны.

Архелай удивился.

— Ну, у тебя-то нет оснований для беспокойства. Египет — слишком большой кусок, его трудно переварить.

— Боюсь, у Рима вместительный желудок.

Я видела, что он размышляет о том, можно ли задать вопрос о моей связи с Цезарем. Он решил не спрашивать, ограничившись словами:

— Но сейчас Комане ничто не угрожает.

Теперь я задумалась, можно ли сказать: «благодаря чарам твоей матери», — и тоже решила промолчать. Вместо этого я спросила:

— Что ты думаешь о новом наместнике Востока?

Пришел слуга и принес первое блюдо — латук, огурцы, фаршированные морским окунем, и пряные перепелиные яйца.

— Мы рады, что им стал Марк Антоний, а не Октавиан. После битвы при Филиппах побежденные строились в очередь, желая сдаться Антонию. Никто не хотел попасть в руки Октавиана: все знали, что он не ведает пощады. Некоторые пленники перед казнью просили Октавиана лишь о достойном погребении, но тот усмехнулся и ответил, что их тела будут пищей для ворон.

Есть ему явно расхотелось.

Да, такое я могла себе представить. Я воображала, как при этих словах Октавиан улыбается своей безупречной улыбкой.

— Власть над Востоком не могла отойти ни к кому другому, кроме Антония, — сказала я. — Наместнику предстоит подготовить вторжение в Парфию, и только Антоний может его осуществить. Кроме того, он служил здесь и раньше, он знает местные условия.

Я сделала маленький глоток белого вина, разбавленного горной водой. У него был легкий вяжущий привкус.

— А он… очень занят?

— И днем и ночью, — отозвался Архелай. — Особенно ночью.

Видимо, на моем лице отразилось удивление, ибо он счел нужным пояснить.

— Он неустанно занимается делами, принимает правителей и послов, совещается с чиновниками, выносит решения — которые, к слову сказать, все находят продуманными и справедливыми. Эфес — прекрасный город на море, с мраморными зданиями и мостовыми. Конечно, жителей Александрии этим не удивишь, но там есть кое-что, чего у вас нет: живописные окрестности, прекрасно подходящие для верховых прогулок. Несколько раз Антоний приглашал меня на эти прогулки и на охоту, так что я смог узнать его ближе.

Принесли новые угощения — жареные почки, копченого павлина и нарезанное ломтиками мясо быка. К ним полагалось три соуса: перец и мед, огуречный крем и порубленная мята в уксусе.

— Ну и каков он, по-твоему? — осведомилась я.

То было не праздное любопытство: грубость Деллия заставила меня заподозрить, что неожиданное возвышение повлияло на Антония не в лучшую сторону.

— Царь среди царей, — прозвучал неожиданный ответ, — и солдат среди солдат.

— О, ты хочешь сказать, что у него разные манеры в зависимости от ситуации! Меняет окраску, чтобы приспособиться к окружению?

Хамелеоны в человеческом облике никогда не вызывали у меня симпатии.

— Нет, я имел в виду нечто противоположное, — возразил царевич. — Я хочу сказать, что он всегда остается собой, вне зависимости от окружения. По сути своей Антоний человек скромный и честный. Что может быть более благородным и царственным?

— К сожалению, как раз среди знатных и могущественных особ подобные качества встречаются редко, — сказала я.

— Мне кажется, он вводит людей в заблуждение лишь тогда, когда без этого не обойтись, а на свой счет не обманывается вовсе. Если люди ошибаются, то только потому, что сами видят то, чего нет.

— Встречался ли Антоний с моей сестрой? — спросила я.

Как он поступает с Арсиноей?

— Нет, — ответил Архелай. — Арсиноя по-прежнему находится в храме Артемиды, а Антоний не относится к числу его посетителей. Хотя многие его люди не отказывают себе в посещении храмовых блудниц… То есть женщин, которые служат богине не духовно, но телесно.

Мы снова расхохотались. Я радовалась, что Антоний не ходит туда и соблюдает приличия. Впрочем, какое мне до этого дело?

Архелай стал рассказывать о своем дворе, но я прислушивалась не столько к его словам, сколько к своим чувствам. Я наблюдала за ними так же пристально, как ребенок смотрит на кокон бабочки, дожидаясь, когда он раскроется.

Признаюсь, наша беседа доставила мне удовольствие, да и сам Архелай пришелся по душе. Однако он понравился мне точно так же, как множество других людей и вещей: жрец Сераписа, являвшийся ко мне всякий раз, когда я хотела отметить годовщину или сделать особое приношение; женщина, что ухаживала за лотосами в дворцовом пруду и сплетала из них изящные гирлянды и венки; или мой бравый главный колесничий. Все они были привлекательны и согревали мое сердце остроумием, мастерством или добротой, скрашивая повседневную жизнь.

Но они ничем и никак не пробуждали ту часть меня, что погрузилась в сон или, хуже того, умерла вместе с Цезарем. Такая же история и с Архелаем. Я, например, не могла вообразить его без одежды, а самое главное — не имела желания воображать. Как не могла и не желала воображать рядом с ним саму себя.

Потом ночью я лежала в постели и ощущала жаркий летний воздух, наполнявший комнату. Мне пришло в голову: с одной стороны, я вроде бы не хочу телесной близости с мужчиной и не воодушевляюсь, думая об этом; но все-таки я об этом думаю.