— Вам известно, о чем пишет граф?

— Да, Ваше высочество.

— Итак, граф зовет меня к себе в Пизу. — Некоторое время она молча ехала на лошади. — Ну что ж, личное знакомство с графом и было моим желанием, — начала она медленно и вновь защебетала: — Ах, мой друг, это восхитительное письмо! И не сердитесь: я не принимала вас отнюдь не оттого, что подозревала в коварстве. Будучи сама по природе открытой, мне невозможно подозревать неискренность в других. Просто болезнь иногда повергает меня в состояние тягчайшей меланхолии. И тогда я начинаю спрашивать себя: если граф искренен со мной, зачем он подослал ко мне этого человека?

И глаза принцессы впились в Христенека.

— Какого человека, — изумился лейтенант.

— Того самого… синьора Рибаса, каковой мне привез письмо от мужа моего… Но послал его граф.

Христенек продолжал находиться в изумлении.

— Граф послал меня, — начал он твердо. — И если у вас есть какие-то доказательства, что граф послал еще кого-то, что граф нечестен, извольте сказать.

— Доказательств нет. Просто я чувствую, — сказала принцесса, не сводя глаз с Христенека.

Но лейтенант был само негодование:

— Я не передам ваших слов графу, ибо он их не заслуживает. Репутация графа известна и безукоризненна. Поверьте, нелегко ему было прийти к такому решению — послужить вам. И отнюдь не несправедливые обиды от императрицы, но желание блага отечества… желание помочь законной наследнице трона…

В глазах Христенека стояли слезы.

— У вас благородное сердце, — с чувством сказала принцесса. — Итак, жалую вам мой орден Азиатского креста. И клянусь: за удачное исполнение этой миссии граф Орлов повысит вас в чине! Итак, майор Христенек, завтра со всем своим двором я выезжаю в Пизу… — И, будто спохватившись, она прибавила: — Да, там заходил этот банкир от графа… Пусть он сегодня снова зайдет.

У дома принцессы стоял большой дорожный берлин, запряженный шестеркой лошадей. Доманский и Черномский руководили слугами. Принцесса в дорожном плаще придирчиво наблюдала за дорожной суетой.

— Архив, — шепнула она Доманскому.

Доманский исчез в доме и вернулся со знакомым большим баулом.

— Я позабочусь о нем, — говорит поляк.

— Пистолеты?

Доманский кивнул, указывая на баул.

— Два положите в карету. И оба заряженные… Вы поедете с вещами в берлине. Я, Черномский, моя камеристка и… — она ласково взглянула на стоявшего поодаль Христенека, — и господин русский майор поедем в карете.

— Лейтенант, — улыбаясь, поправляет Христенек.

— Я обещала вам майора… Учтите, я всегда держу свои обещания.

У дома появился банкир Беллони.

— Вот этот господин сейчас подтвердит. Вам все заплатили?

Беллони низко кланяется.

— Боюсь, что не до конца…

— Синьор Доманский… — усмехается принцесса.

Доманский молча подходит к Беллони и отвешивает ему звонкую пощечину.

— И передайте всей вашей жадной своре: я всегда плачу по счетам!

Две огромные кареты ехали по Риму. У церкви Сан Карло кареты остановились.

Принцесса вышла из кареты и раздала щедрую милостыню нищим.

— Молитесь за меня, — услышал Христенек из окна кареты ее голос.

При приветственных криках толпы нищих оба экипажа направляются по Корсо к Флорентийской заставе. И покидают Рим.

«Я нанял для нее в Пизе великолепное палаццо…»

Дворец в Пизе. У огромного окна стоял граф Орлов. Он видел, как ко дворцу подкатили кареты.

«Гонец от Христенека сообщил мне, что с ней едут 60 человек челяди, два поляка и камер-фрау». Кареты остановились. Христенек помог принцессе выйти из кареты. Из огромного берлина шумно высаживались слуги.

Орлов стоял в конце длинной анфилады роскошных комнат на фоне картины в золотой раме, изображающей Чесменский бой.

«Мне хотелось увидеть ее вот так, неприбранную: в дорожном плаще, после четырех дней тряской дороги…»

Принцесса легкой, летящей походкой стремительно шла сквозь анфиладу дворцовых комнат. И навстречу ей, будто из золотой рамы, из картины Чесменского боя, выдвинулся красавец богатырь в белом камзоле, с голубой Андреевской лентой через плечо, в белом парике…

Поздний вечер в покоях палаццо Нерви. У камина сидели принцесса и Орлов. Разговаривали по-немецки.

— Пришелся ли дворец по сердцу Вашему высочеству?

— Я жила и во дворцах, и в убогих хижинах. И благодарю Господа за всякий кров над головой. Но я ценю, граф, ваши заботы обо мне и о моих людях.

Орлов молча, со странной улыбкой глядел на принцессу.

«Роста она небольшого, и лицо нежное: ни белое, ни черное, глаза огромные, на лице есть веснушки. Телом суха. Да кто же она? Басни про Персию да про Сибирь? Говорит по-немецки, по-итальянски, по-французски. А по-русски — ни звука, принцесса Всероссийская!»

— О чем вы думаете, граф?

— О вас, Ваше высочество… Об удивительной жизни, которую вы мне, рабу своему, поведали.

— И что вы думаете обо мне и о моей жизни?

— Не думаю — гадаю: кто вы, Ваше высочество? Она очаровательно улыбнулась и спросила мягко и нежно:

— Не верите, граф, моему рассказу?

— Смею ли я, жалкий раб, верить или не верить? Сибирь… Персия… Санкт-Петербург и Багдад… История чудеснейшая.

— Не более, чем ваша, граф, — улыбнулась принцесса. — Вы, вчерашний сержант, и ваш брат, пребывавшие в ничтожестве, в один день становитесь чуть ли не властелинами великой страны? Или отец мой, жалкий полуграмотный сельский певчий, женится на дочери Петра-императора? А сама ваша нынешняя государыня? Нет, нам надо привыкнуть, мы живем в век чудес. Ничтожная немецкая принцесса Софья становится императрицей Екатериной, убив…

Она будто что-то вспомнила и смущенно замолчала.

— Вы хотели сказать, Ваше высочество: убив мужа своего?

Белые от бешенства глаза смотрели на нее в упор.

— Не она, милая, это я убил его. Вот этой рукой задушил… — шептал он, протягивая к ней руку.

Его лицо приблизилось к ней, и она увидела страшный шрам — от рта до уха. Бешеные глаза надвинулись… Они близко, совсем близко… И он поднял ее, как пушинку, на воздух. И она задохнулась в этих стальных руках.

— Не знаю, кто ты, — шептал он по-русски, — но люба ты мне…

И она покорно закрыла глаза.

Была ночь. В покоях палаццо Нерви тускло горели свечи. Огромная кровать под балдахином тонула в полутьме. Лицо со шрамом склонилось над принцессой: