Она набрала номер Скотта, не получила ответа. Неохотно позвонила Реду.

— Привет, — сказал он издалека. — Что стряслось?

— Генри пропал.

— Кто?

— Сынишка Оуэна.

— А… — разочарованно протянул Ред. — Ты на работе?

— В данный момент езжу ищу его.

— Кого? Мальчишку?

В груди остро кольнуло нетерпение.

— Где ты?

— Делаю кое-какие покупки по Интернету. Как ты относишься к белому золоту?

— Слушай, ребенку пять лет, — сказала она. — Он не должен оставаться один.

— Угу…

Соня вздохнула, поняв, что надо говорить прямо.

— Ты не мог бы как-нибудь помочь?

— А сам Оуэн где? — раздраженно спросил Ред. — Стой, попробую угадать: на полпути между стулом и полом.

— Когда тебе нужно, всегда находятся люди, готовые помочь. — Не совсем так, скорее наоборот, но она рассчитывает на его сентиментальность. — Может, хотя бы звякнешь своим приятелям в пожарном департаменте?

— Ради бога, Соня, мальчишка не кот, влезший на дерево. — На фоне слышен стук клавишей: Ред действительно дома, лазит в Гугле по приобретенной в Нью-Йорке привычке. — Позвони Лонни Митчеллу. Напомни, что он мой должник. Если парень через полчаса не найдется, дай знать, посмотрю, что можно будет сделать. Ладно?

— Забудь.

— Постой секундочку, принцесса…

Соня разъединилась, свернула налево на пересечении Норвей и Эйкман-авеню, направляясь назад к центру города. Уже не просто темнело, а было темно, свет просачивался только из немногочисленных открытых до сих пор магазинов. Снег волнами бил в лобовое стекло. Она включила обогреватель. Есть что-то железное в темноте Новой Англии в зимнее время года, практически ощущается металлический привкус. В такую погоду маленький мальчик не переживет ночь на улице.

Ред поможет, если поднажать.

Соня свернула влево, к дому Макгуайров.

Они молча смотрели кино.

Скотт в глубине души сильно нервничал, сидя в гостиной Макгуайров, глядя попорченные дымом остатки того самого фильма, который его мать видела в полной сохранности. Колетта не возражала против молчания, может быть, оно просто ее успокаивало. Сидела рядом с ним на диване, потягивала выпивку из стакана, полного звонких кубиков льда, смотрела на вертевшуюся в проекторе пленку.

«Рука помощи» начиналась вполне обыденно, с зернистых черно-белых кадров, изображающих членов миссионерской команды внучатного дядюшки Бутча за работой. В их задачу входила покраска и обновление обветшавших от бедности старых домов в угледобывающем районе Кентукки, замена крыш, окон, отделка целых комнат в рядовых постройках, владельцы которых слишком бедны или недальновидны, чтобы самостоятельно сделать ремонт. Веселые опрятные юноши и девушки в шарфах работали малярными кистями и пилами, лазили по приставным лестницам, посматривали время от времени в камеру, улыбались, отпускали шутки, не уловленные микрофоном. А закадровый голос внучатного дядюшки Бутча без умолку рассказывал о преданности своему делу членов его команды и о благодарности тех, чьи дома они посетили. На экране то и дело возникал стих из Библии на случай, если зрители не совсем точно поняли, как миссия укладывается в общую перспективу слова Божия.

Через пятнадцать минут действие переместилось из южных трущоб в лес. Деревья расступились, открылся другой дом, невероятно огромный, разлапистый. Скотт успел подумать: «Минуточку, да ведь это…»

До конца не додумал. Воздух в гостиной Колетты Макгуайр изменился, утратил плотность, будто в нем резко снизилось содержание кислорода. Скотт уже испытывал легкое головокружение, а нынешнее изображение на экране усугубило сенсорную дезориентацию до столь опасной степени, что стало непонятно, видит ли вообще он все это. В последний раз он был так глубоко растерян в бесконечный день похорон матери, после чего бился головой в стену, чтобы ее прочистить. А теперь сила боли, которую надо себе причинить для достижения аналогичного результата, вполне может оказаться смертельной.

Перед ним на киноэкране оживал Круглый дом.

Ручная камера внучатного дядюшки Бутча поднялась по ступенькам парадного и проследовала в прихожую. Музыка и рассказ сменились белым шумом. Пока камера двигалась по главному вестибюлю, иногда слышался звук шагов, но в основном раздавалось шипение. Скотт пристально вглядывался в протянувшийся перед ним коридор, который шел дальше и дальше, заканчиваясь крошечным окошком над радиатором, затянутым полупрозрачной шторой.

Колетта тронула его за плечо, и он вздрогнул.

— Что с тобой? — спросила она.

— Это все тот же фильм? — Голос прозвучал слабо, вяло.

— Тот самый.

Скотт вспомнил найденные чертежи, на которых один дом поглощает другой. И сейчас кажется, что фильм внучатного дяди запечатлел потайные глубины, скрытые отсеки пространства за стенами.

Точно. Это его версия «Черного крыла».

Камера двигалась как бы наобум, почти в полной тишине, охватывая бестелесным глазом округлую пустоту. Миновала две комнатки, вошла на кухню, задержалась на чугунной сковородке, висевшей на крючке, потом пьяно развернулась, понеслась вверх по лестнице, по коридору второго этажа с закрытыми дверями с обеих сторон. Кто держит ее в руках? Предположительно, внучатный дядя Бутч. А вдруг нет? Вдруг камера поймает самого Бутча в какой-нибудь комнате и внучатный дядя оглянется в черном ужасе? Вдруг у него окажется лицо внучатного племянника?

Разумеется, Скотт не может присутствовать в фильме, впервые войдя в Круглый дом всего несколько недель назад. Он заставил себя смотреть на экран. Последняя дверь справа ведет к другой лестнице, камера снова спускается, движется по коридору, постоянно чуть-чуть наклоняясь, а теперь наклонилась покруче, снимая окружающее под острым произвольным углом. В конце коридора свернула в какую-то комнату.

Это была столовая — его рабочий кабинет.

В такой перспективе он ее еще не видел. Гладкие голые стены вдруг обозлились, запульсировали холодной ненавистью, не поддающейся определению, и хотя комната была пуста, чувствовалось чье-то присутствие в пространстве, набиравшее силу, подобно заряду статического электричества. Вспомнился однажды проделанный школьный научный опыт с двумя противоположно заряженными стальными пластинами, между которыми возникал электрический ток, невидимый, но мощный и грозный в полной тишине.

Только сейчас не полная тишина. Если прислушаться, то сквозь стрекот проектора на звуковой дорожке вновь хрипит и вибрирует старая музыка.

Нам не надо еды,

Нам не надо еды…

Скотт нахмурился. Еле слышная песня времен Первой мировой войны идет не из проектора, а с самого экрана. Он шагнул к нему, склонил голову набок, прислушался, вгляделся. Мимо камеры вдруг промелькнула пригнувшаяся фигура. Слишком быстро, не разглядишь.