Мать похоронена на голом склоне холма, который выглядит еще хуже под стальной армадой низко нависших туч. Скотт смотрел сквозь ворота с пульсирующими в железном воздухе пальцами. Трава месяцами не кошена, могильные плиты наполовину засыпаны палыми листьями. По ту сторону ограды стоял Оуэн, прислонившись к дверце своего фургона. Он снял темные очки, устремил на Скотта воспаленные, остекленевшие глаза. Когда тот подошел, прохрипел:

— Блин, старик, что у тебя с руками?

— Не бери в голову.

— Сплошь на хрен изодрал.

Скотт вытащил из кармана перчатки, натянул и прищурился на пейзаж:

— Жуткий вид.

— Банк лишил права на выкуп заложенного имущества.

— На кладбищенский участок?

— Такое бывает гораздо чаще, чем кажется. — Красные глаза снова спрятались за темными очками. — К вечеру обещают два фута снега. Пошли.

Скотт думал пойти к могиле, но Оуэн влез в фургон, и поэтому ему пришлось забраться на пассажирское сиденье. Посередине сидел Генри в грязной куртке и безразмерных варежках, не завтракавший судя по виду. На щеке какая-то сажа, которую Скотт собирался смахнуть, но не решился снять перчатки, чтобы не пугать ребенка. Вместо этого обнял его за плечи, мысленно пообещал себе накормить мальчика, покончив с делами на кладбище.

Оуэн выехал на узкую бетонную дорожку, снова остановился, пробормотал:

— Обождите, — и вышел, сбрасывая ногами с могильных плит листья и сорняки. Покачал головой, сел в кабину, поехал, остановился, вышел, огляделся, разгреб другие кучи мусора. В третий раз в дальнем конце кладбища вылез из кабины, направился к ближайшим могилам.

Когда Скотт выбрался из фургона, Оуэн глубоко дышал, закрыв лицо руками. Известный способ сдерживать рвоту.

— Она где-то здесь?

Брат не оглянулся.

— Может, домой поедем?

Оуэн что-то буркнул, шмыгнул носом с повисшей на кончике каплей чистой жидкости.

— Что? — переспросил Скотт.

— Пропащее наше семейство ко всем чертям, — с трудом выдавил брат. — Откуда у тебя этот свитер?

— В доме нашел.

— В нашем?

Скотт покачал головой:

— В Круглом. В том, что в лесу стоит.

— Кстати, что ты там делаешь?

— Папин рассказ заканчиваю.

На фоне смертельно побледневших щек глаза Оуэна стали еще красней и стекляннее, соответствуя представлению любителя-таксидермиста о максимальном правдоподобии изготовляемого чучела.

— Не он его начал.

— Что это значит?

Брат не ответил. Скотт полез в карман, вытащил старую пачку отцовских сигарет «Лаки страйк», вытащил одну из оставшихся, другую протянул Оуэну. Оба сели на могильные камни, закурили на глазах у Генри, наблюдавшего за ними из фургона.

— Ну и дерьмо, — сплюнул Оуэн. — Сколько им лет?

Скотт пожал плечами, но сигарету изо рта не вытащил, хоть глаза заслезились, к горлу подступила отрыжка. Оуэн бросил окурок в груду листьев, Скотт проследил за тонким язычком пламени, опасливо вспыхнувшим над чьей-то могилой. Представил себе другой огонь, родившийся на кладбище, распространившийся к западу с ветром, объяв весь город всепожирающим пожаром. Версия обладает определенной фаталистической привлекательностью. Интересно, что думает по этому поводу Оуэн.

— Почему не уезжаешь отсюда?

Брат взглянул на него.

— Куда? Зачем?

— Не знаю… Чтоб начать все сначала.

Оуэн хмыкнул, подошел к огоньку, поднимавшемуся с земли, словно призрачная рука, расправляя пальцы, царапавшиеся вверх по краю старого могильного камня, затоптал его грязным ботинком и пробормотал:

— Все бежать да бежать…

— Что?

— Ничего.

— Ты сказал, что рассказ начал не папа. А кто?

Оуэн тупо уставился на него.

— Дедушка Томми… мне песню пел.

— Постой, ты в самом деле знал дедушку Томми? — Вспомнилась найденная афиша спектакля по пьесе «Незавершенная комната», написанной родственником, которого отец называл слишком шустрым горожанином.

— В раннем детстве, — ответил Оуэн, счищая с подошвы ботинка прилипшие листья о могильный камень. — Тебя тогда не было. По-моему, ты с мамой куда-то ушел или еще что-нибудь. Дедушка Томми приехал из Нью-Йорка со своей гитарой. Мне лет пять было. Никогда раньше не видел, чтобы кто-нибудь по-настоящему на гитаре играл. Думал, музыка просто идет из какой-то волшебной дыры или из другой чертовой задницы. А он раз пять сыграл и спел песню. Я выучил слова. — Не гордость ли слышится в голосе? — Научился наигрывать на гитаре.

Скотт не помнил, видел ли когда-нибудь своего деда по отцовской линии, неудачливого драматурга и, видно, одновременно музыканта. Наряду со многими другими деталями семейного прошлого, эта может иметь значение, а может не иметь. Оглядывая кладбище, он понял, что никогда не пытался реально связать себя с мужчинами и женщинами, которых называет родными. Почти все уже исчезли, как хрупкие хрустальные и фарфоровые сервизы, небрежно перебитые и растоптанные следующими поколениями, пока они с Оуэном не остались единственными взрослыми мужчинами по фамилии Маст. Самое обманчивое в истории семьи — иллюзорная прочность. В конечном счете выясняется, что единственный способ аннулировать семейные связи — игнорировать их. Если Скотт в определенном смысле ставил себя выше брата, потому что уехал из города и нашел высокооплачиваемую работу, то Оуэн был всегда крепче привязан к повседневной жизни и к тому, что осталось от Мастов. Он реальный, а Скотт — анекдот, рождественская открытка с побережья.

Он заставил себя дососать до конца сигарету, пока окурок не обжег пальцы, а Оуэн смотрел на него и облизывал губы.

— Я бы выпил. Может, в город вернемся?

Скотт пожал плечами.

— Конечно. — И добавил: — Позволь мне накормить Генри.

Лицо брата скривилось в безобразной враждебной судороге.

— Даже не думай.

— Слушай, я вовсе не собираюсь…

— Поезжай, руки перевяжи. И прикупи таблетки, на которых сидишь. Видно, лучше бы с них не слезать.

— Постой…

— Знаешь, ты не самый блестящий пример. И успехи твои не особенно велики. Ты в таком же дерьме, как и я. Хуже, черт побери. Потому что сам не видишь.

Скотт кивнул, но от этого лучше не стало. Оуэн вернулся к фургону, влез в кабину, уехал, предоставив ему в одиночестве возвращаться к воротам, за которыми стояла машина. Ветер крепчал, с воем мчался по голой земле, и почти у ворот он заметил за грудой припорошенных снегом листьев камень с надписью:

ЭЛИНОР МАСТ