что все натуральное всегда лучше пластикового”), на яблоко, которое он ловко делит на четвертинки, очищает от кожуры, а затем несколькими отточенными движениями превращает в самую что ни на есть настоящую птицу, с перьями, глазами, крыльями и хвостом – птицу, которая словно застыла на мгновение, но вот-вот очнется и улетит прочь, вылетит в окно, – в общем, если любви нет, лучше вообще не браться за готовку, а заняться чем-нибудь другим.

Если честно, господин К. не сразу нашел в себе эту любовь. Он хотел стать механиком, его манили автомобили. Но в те времена все решала Партия. А она по неизвестной причине решила, что из него выйдет отличный повар.

Он долго не мог с этим смириться. Но в те годы с Партией не спорили. Ему хотелось уехать из дома, хотелось получить образование, а значит, пришлось учиться на повара.

И лишь спустя много лет господин К. осознал, сколь многому научила его работа. Каждый день он ходит на склон горы, которую видно из его окна, и собирает лекарственные растения. Рядом со стройкой, на которую у него открывается вид из другого окна, разбил огород. Выращивает там помидоры, огурцы, а еще базилик, шалфей и другую неизвестную мне зелень.

– Ты пойдешь туда со мной, – говорит он, свыкнувшись с мыслью, что все-таки со мной разговаривает. – Кухня – это аптека. В еде можно найти решение всех проблем со здоровьем. От меня ты уедешь гораздо мудрее, чем был.

Но прежде мы еще немного побеседуем. Господин К. уже к этому готов.

Я достаю блокнот. Мы начинаем.

3

Как я попал к товарищу Энверу? Понятия не имею. Я работал поваром на стройке, готовил для инженеров из Италии, как вдруг однажды ко мне явились два солдата и велели паковать чемодан: мол, меня переводят на другую работу, в город Влёра, на целый месяц.

Переезд испортил мне все планы: моя жена была беременна, и мне не хотелось оставлять ее одну. Но раз Партия решила, что ты едешь, ты берешь и едешь. Без разговоров.

Во Влёре меня привезли в особняк на крутом берегу у самого моря с прекрасным видом на горы и на залив. Там росли оливковые деревья и пальмы. Я сразу смекнул, что буду работать на какую-то важную шишку, но первые несколько дней не знал, на кого именно. Тамошней поварихе нужно было лечь в больницу, вот поэтому им и понадобилась замена. Она показала мне, где лежат кастрюли, где хранятся какие продукты, но не объяснила, кому я буду готовить. Не могла. А я не спрашивал.

И только через несколько дней пришел высокий статный мужчина и сказал:

– Товарищ К., вас ждет очень ответственное задание. Меня зовут Сулё Градеци, я начальник охраны товарища Энвера Ходжи. Он отдыхает на этой вилле. В ближайшие несколько недель вы будете готовить для него.

У меня чуть ноги не подкосились. Энвер Ходжа. Человек, правивший Албанией двадцать пять лет; дольше, чем я на тот момент жил на свете.

Я смог только выдавить, что для меня это большая честь.

Почему они выбрали меня? Понятия не имею. Я был молодой, веселый, и меня все любили. А Энверу нравилось, когда его окружали веселые люди. Может быть, дело в этом?

Я мало что помню из того месяца во Влёре, потому что я был слишком занят. Наверняка я готовил албанские блюда, потому что Ходжа других не ел. Но что конкретно? Он обожал кухню Гирокастры, своего родного города, и, думаю, я пытался приготовить что-то из тех мест. Помню, что каждый день жарил ему на завтрак кусок сыра с медом или джемом, лучше всего с апельсиновым.

Самого Ходжу я видел тогда только издалека. Но с готовкой я, видимо, справился неплохо, потому что через две или три недели ко мне снова пришел Сулё Градеци и сказал, что кое-кто хочет со мной познакомиться. Он отвел меня в сад, где за столом сидела Неджмие, жена Энвера. Я знал ее по школьным учебникам. Они были вместе с партизанских времен, а после войны она стала директором Института марксизма.

– К.! – сказала она. – Мы очень довольны тем, как ты для нас готовишь.

Я вежливо поклонился.

– Мы забираем тебя с собой в Тирану, – добавила она.

На этом моя аудиенция закончилась.

Снова никто не спрашивал моего мнения. Партия знает, чего от тебя ждет. Не спорь с Партией.

И я снова сказал, что для меня это большая честь, поклонился и вышел. Я раздумывал, стоит ли признаться, что моя жена беременна и что я хотел бы как-то с ней связаться, ведь за весь месяц во Влёре я ни разу не смог ей позвонить. Но потом пришел к выводу, что лучше спросить об этом Градеци.

И правильно сделал. Как только я заговорил о жене, товарищ Сулё ответил:

– Все уже устроено. Парни из охраны поедут с тобой в Фиери. Но помни: никому нельзя говорить, на кого ты работаешь. Даже ей.

Я сказал жене, что меня переводят из Влёры в Тирану, но что я не знаю, на кого там буду работать. Затем я обнял ее и уехал.

4

На мужчине, который выстрелил отцу Иована в затылок, был серый поношенный костюм. От алкоголя он отказался, поэтому Иован заказал ему кофе. Есть мужчина тоже не стал. Не хотел засиживаться.

И вот они пили кофе и беседовали: немного о политике, немного о спорте, немного о работе. Мужчина критиковал решения правительства прошлых лет и жаловался на здоровье, хотя что это были за решения и что конкретно у него болело, Иован не помнит.

Зато он помнит, что мужчина, который выстрелил его отцу в затылок, пил черный кофе без молока. И что он положил в кофе полторы ложечки сахара.

Все это Иован рассказывает мне в ресторане почти в самом центре Тираны. Он говорит, параллельно листает меню и советует мне морскую рыбу, которую я непременно должен попробовать в Албании, ну или на Адриатике.

– Раз дорадо ты знаешь, может, попробуешь солнечника? – предлагает он.

Мне сложно переключаться: с одной стороны – его трагическая история, а с другой – рыба.

– Мой отец обожал рыбу, – Йован пожимает плечами. – С тех пор, как я это узнал, я ем рыбу несколько раз в неделю.

– Ты делаешь все, как отец?

– Стараюсь.

В итоге мы заказываем “тарелку рыбака”: всего понемногу. Спустя полчаса мы сидим над тазиком рыбы из албанского моря, а Йован продолжает склонять слово “отец” по всем падежам. Его звали Кочо Пляку.